Набег
Шрифт:
— Да погоди ты! Нет за тобой погони!
— Чего годить? — спросил Милонег и остановился.
— Да куда ты бежишь? — сказал Куземка. — Схоронись за валом, в кустах, где мы давеча с тобой прятались, и подожди. Никто тебя там не увидит, а я сбегаю посмотрю да послушаю, как да что. Вечером приду — все тебе расскажу. Тогда видно будет, как дальше быть.
— Ладно. Я подожду, — сказал Милонег. И они расстались.
Вечером Куземка пришел, принес еды. Милонег спал в кустах. Куземка разбудил его и заговорил:
— Я все рассказал отцу.
Милонег вскочил,
— Да ты слушай. Отец на торгу все, что сковал, распродал, и сейчас в кузнице железа совсем нет. Гвоздь выковать и то не хватит. Завтра на заре мы с отцом едем за крицами. Отец говорит: если хочешь, поезжай с нами. Поживешь там недолгое время, а как здесь все уладится, вернешься к Макасиму. Едем, что ли?
— Едем, — сказал Милонег.
— Тогда слушай. Мы на лошади выедем в ворота. Если сразу тебя на воз посадить, могут увидеть. А ты, как солнце взойдет, выбирайся отсюда и вон в ту сторону пойдешь. — Он показал рукой направление. — А мы тебя нагоним и посадим.
Как порешили, так и сделали. Милонег проснулся чуть свет, вытер с лица росу и двинулся в путь.
Вскоре услышал он скрип колес и остановился. Воз поравнялся с ним, мохнатая кобылка стала, и кузнец сказал:
— Садись!
Милонег сел рядом с Куземкой, и они поехали дальше. Не успели они отъехать несколько шагов, как из придорожных кустов раздался резкий посвист, и чей-то грубый голос гаркнул:
— Тпру!
Кобыла шарахнулась и стала. Кузнец схватился за лежащий рядом с ним топор.
А из кустов выскочил Василько и, приплясывая, закричал:
— Напугал! Напугал! Вы, небось, подумали, что это соловей-разбойник, а это я!
— Да откуда ты взялся на нашу голову? — спросил кузнец.
— Дяденька Ярема, я с вами! Возьми меня на воз! Дяденька, возьми, я все равно не отстану. Я как вчера услышал, что Куземка с тобой едет, сразу понял, что неспроста. Отпросился у отца на охоту за утками — и вот он я. Можно я на воз сяду?
— Да мы далеко, — сказал Куземка.
— Ну и что ж, что далеко! Меня отец до вечера не хватится, а ночевать придется — совру, что заблудился. Можно садиться, дяденька Ярема? А то я всю дорогу за возом бежать буду.
— Что с тобой поделаешь! Садись, — сказал кузнец. И они поехали дальше.
Степь сменилась лесом, а лес становился все гуще. Вековые дуплистые деревья стояли тесно сдвинувшись, и глубокие колеи извивались, то вздымаясь на ярко-зеленый холмик, оседающий под тяжестью колес, то огибая упавшее дерево, то теряясь в выступающих из земли, заросших мохом корнях, то проваливаясь в покрытую травами лужу.
— Эта лужа вековая, давнишняя, — заговорил Василько. — А живет в ней большая лягушка, глаза золотые, на голове венчик. Как взойдет луна, выскочит она из глубокой лужи, позовет своих малых детушек-головастиков: «Ква-ква-ква, мои головастики, выходите под луной погулять». Они выйдут за ней, кисейными хвостами по траве зашуршат…
— Почем ты знаешь? — спросил Куземка.
— У лягушки нет хвоста, — сказал Милонег.
— А у головастиков есть, — ответил Василько и замолчал.
Наконец
— Приехали, — сказал кузнец и соскочил с воза. Посреди вырубленной в лесу поляны дымился высокий земляной холм, а вокруг холма ходили две женщины и то ворошили его палками, то присыпали землей с другой стороны. Когда они выпрямились, мальчики увидели, что лица и одежда у них темные, и медные кольца, свисавшие с висков, не блестят, а тускло светятся.
— Это Демьяновы снохи, — шепнул Куземка. — Уголь жгут.
Женщины, не поклонившись, смотрели на кузнеца, а откуда-то из-под земли высыпали ребятишки. Сами черные, волосы пегие, кто поменьше — вовсе голые, кто постарше — в дерюжных рубахах. Они окружили мальчиков. Черная ручонка осторожно тронула Куземку за рукав и отдернулась. На белом холсте осталось черное пятно.
— А Демьян где? — спросил кузнец. Женщины молчали. Потом одна медленно ответила:
— На болоте. Все там. — И рукой через плечо указала путь.
— Я лошадь с возом здесь оставлю, — сказал кузнец и кивнул своим парнишкам: — Идем!
Они пошли мимо дымящегося холма, мимо низкой круглой печи, грубо сложенной из дикого камня, а сверху открытой, мимо двух землянок, глубоко в землю ушедших, и узкой тропой свернули в лес.
Потянуло сыростью, запахло прелым листом, гнилой корой. Сочный мох колебался под ногами. Деревья становились все ниже, трава все выше, и кузнец с ребятами вышел к небольшому озеру.
По озеру медленно двигался плот, и на нем один мужик щупал шестом дно, а другой черпаком с длинной рукоятью зачерпывал беловатую землицу и, шмякнув ее на плот, вновь опускал черпак в воду.
На берегу озера парень, опустив под углом к воде лоток, промывал добытую из озера землю. Чуть подальше разложены были костры. В их желтом при свете дня пламени других двое парней обжигали ту же белесую землю и лопатами выгребали ее из огня, буро-красную и спекшуюся комками.
— Эй! — крикнул кузнец.
И плот, подталкиваемый шестом, пристал к берегу. Худой и черный мужик, положив черпак, долго смотрел на кузнеца и наконец спросил:
— Из Райков кузнец, что ли? Ярема?
— С весны у вас не был, — ответил кузнец. — Здравствуй, Демьянушка!
— За железом, что ли? — спросил снова Демьян и тут же сам ответил: — А железа у меня нет.
— У Демьяна-кричника железа нет! — воскликнул кузнец. — У кого же есть, если у тебя нету? Быть того не может!
— Есть у меня железо, как ему не быть. На железе живем, железом живы. Да, вишь, оно не сваренное, а готового нету.
— А скоро ль сварится?
— Да еще не начинали.
— Когда же начинать будете?
— Да хоть сейчас. Много ли тебе надобно?