Начальник боепитания
Шрифт:
Видя, что сделать ничего нельзя, Вася помчался к командиру батальона.
— Куда это годится? Чужую кашу отняли. Я это так не оставлю, я генералу доложу, — чуть не плача говорил Вася. — Соедините меня с генералом.
— Будет тебя генерал слушать!
— Будет, — еле сдерживая слёзы, ответил Вася, — он со мной чай пил.
— Чай, говоришь, с тобой пил? — Комбат помолчал и затем предложил: — Слушай, паренёк, на каше-то печати нет — чья она, а солдаты одинаковые, что в третьем, что в первом батальоне. Сейчас наша кухня подойдёт, я её к вам отправлю.
Действительно, скоро
Над происшествием хохотал весь полк, а смех в боевой страде — лучшее оружие. Над Васей посмеивались: как же ты кашу гречневую в плен сдал?
На войне смешное и трагическое уживается рядом. Дня через три с Васей случилась беда. Дело было так. Вася с дедом, как всегда, повезли обед. А в это время батальон вёл бой. Подъехать на лошади било нельзя. Но мальчика это не смутило. Наполнив два термоса, он поставил их на волокушу и пополз.
— Только дополз я до кустиков, — рассказывал потом Вася, — как немцы открыли артиллерийский огонь. Я залез в брошенный окоп и не мог поднять головы. И даже не видел, когда наши отошли, только смотрю — солдаты в немецких шинелях приближаются. «Ну, — думаю, — попал в окружение». Струсил я малость. В руку, вдруг чувствую, меня ударило, и левый рукав стал мокрый. Поглядел — кровь. А боли особенной нет. Я сообразил: ранен в мякоть. Кое-как перевязал руку и стал думать, как пробраться к своим. Очень волновался о деде — вдруг он уйти не успел и попал в плен? Сначала решил, что лучше всего ночью идти. Набрал веток, замаскировался. Еды у меня было много — целых два термоса с супом. Когда темнеть стало, решил я к своим пробираться, да тут опять появились немцы. Они совсем близко подошли к моему укрытию, и я уже приготовил было гранату, но меня не обнаружили. Решил дождаться утра. Когда рассвело, я высунул голову и стал разглядывать местность. Справа врагов не было видно, впереди, несколько левее, метрах в ста фашистские солдаты ведут огонь по нашим позициям. Я подумал, если мне удастся проползти до оврага, то смогу уйти от врагов… Одного опасался, как бы свои не подстрелили. Выломал я палку, привязал к ней носовой платок и, прижимаясь к земле, пополз к оврагу…
Ну, а что дальше было, вы сами знаете.
— Что это, думаю, за фигура ползёт с белым флагом? — продолжил старшина из второго батальона, а мне ребята шепчут: «Это не иначе как фашистская выдумка. Стреляй!» Посмотрел я в бинокль — вижу, ползёт какой-то мальчишка. В руках что-то белеет. Дополз, еле на ноги подняли: ослаб от ранения. «Откуда ты?» — спрашиваем. «Из окружения». — «Кто ты?» — «Повар из первого батальона». Связался я с первым батальоном, а там, оказывается, уже тревога: пропал мальчишка, думали, что погиб.
Вечером в санчасть, куда отправили Васю, пришла целая делегация от первого батальона. Дед Игнат только вытирал непроизвольно катившиеся слёзы и повторял: «Ах ты, пострел! Кашевар ты мой дорогой!»
ГРИША-ПИСЬМОНОСЕЦ
Однажды с радистом и автоматчиком мы возвращались с передовой на КП. Смеркалось. Противник обстреливал наши позиции из пушек и миномётов.
Внезапно наступила такая тишина, что в ушах зазвенело.
У
Пробирались глубокой лощиной. Пахло сырой землёй, прелыми листьями и ещё чем-то неуловимым, осенним. Даже кислая пороховая гарь не могла заглушить этого крепкого осеннего запаха.
Не прошли мы и половины пути, как снова начался обстрел.
Шедший со мной радист пытался связаться с первым батальоном. Он монотонно повторял в микрофон:
— Роза, Роза! Я — Сирень, перехожу на приём.
Пока радист налаживал связь, я наблюдал за лощиной. Неожиданно из-за кустов вынырнул странно одетый боец: из-под плащ-палатки мелькали чёрные брюки и потрёпанные ботинки. Ка голове чёрная кепка, через плечо туго набитая сумка от противогаза. Приглядевшись, я увидел мальчишку.
— Куда ползёшь? Кто ты такой? — спросил я его, когда он подбежал ближе.
Мальчик молчал, видимо решая, как поступить: докладывать по уставу или удирать.
В этот момент радист поймал «Розу» и позвал меня. Поговорив, я обернулся и увидел, что мальчишка о чём-то шепчется с автоматчиком.
— Так откуда же ты? — опять спросил я.
— Я из роты связи, несу письма на передовую.
— Как тебя зовут?
— Гриша Ермаков.
— Сколько лет?
— Четырнадцать.
Я задумался. Пускать на передовую мальчишку опасно.
Гриша заметил моё замешательство.
— Товарищ командир! — сказал он. — У меня есть письма солдатам, которые ждут их более двух месяцев. Разрешите раздать, ведь солдаты ждут их… очень ждут. А я знаю, где находятся бойцы, и маскироваться умею. Вы не сомневайтесь, я доберусь.
Вернувшись в штаб полка, я вызвал командира роты связи Потапова.
— Что же будем делать с пареньком дальше?
— Решайте, товарищ майор. Прикажете отправить в тыл — отправим. Только надо его обязательно в какое-нибудь военное училище устроить или в спецшколу. Ведь паренёк — прирождённый солдат, да и смекалистый очень. А вообще, товарищ майор, я от всего личного состава роты попросил бы вас — оставьте его под нашу ответственность. Его у нас, знаете, как все любят. Уж больно он смышлёный да старательный. Ведь спать не ляжет, пока последнее письмо не вручит, не теряет связи с нашими ранеными, знает номера госпиталей, куда их отправляют, письма им пересылает и сам пишет от себя, понимает, что раненому весточка от друзей дороже всего.
— Хорошо, — согласился я, — пока оставьте у себя, но на передовую старайтесь не пускать. Да подберите по росту форму.
Не успел командир роты уйти, как вернулся Гриша. Я предложил ему чаю. Мы разговорились. В тот вечер Гриша и поведал мне горькую историю своей жизни.
Я слушал его, полуприкрыв глаза. Постепенно сидящий передо мной мальчик в плащпалатке, с брезентовой сумкой через плечо как бы отодвинулся куда-то.
И передо мной замелькали кадры короткой, но такой героической жизни.