Начало конца комедии (повести и рассказы)
Шрифт:
"Гадами" на курсантском языке назывались рабочие ботинки – тяжелые, свиной кожи, с ременными шнурками. Альфонс как-то красил борт учебного корабля и уронил в воду гад, который по лени не зашнуровал: продевать ременной шнурок в маленькую дырочку дело тягостное и требующее адского терпения. С досады и расстройства Альфонс стряхнул в волны и второй ботинок, правильно полагая, что один-единственный гад ему не пригодится в будущем. И в этот момент боцман принес ему первый – успел подхватить с кормы отпорным крюком, Альфонс взял в руки спасенный гад, посмотрел вслед безвозвратно утонувшему другому и заплакал настоящими слезами.
И мне захотелось плакать, когда Ящик выложил
– Ты вспоминаешь о море? – спросил я члена-корреспондента.
– Да. Редко, но остро. Недавно прочитал, что Поль Валери всю жизнь при встрече с морским офицером обнаруживал грусть в душе. Ну, при встрече с флотским офицером, как понимаешь, я такого не испытываю. Однако иногда кошки скребут…
Мы поехали "не туда". Нельзя было сползать на воспоминания, на разговор "за жизнь". Мне нужна была наука, черт бы ее побрал.
– Ты согласен с тем, что расшифровать человека – значит, в сущности, попытаться узнать, как образовывался мир и как он должен продолжать образовываться? – спросил я.
– Прости, но я не могу с этим согласиться, – сказал Ящик, спокойно засовывая апельсиновую корку в щель между креслом и бортом.
– Ну, а ты можешь согласиться с тем, что человек как "предмет познания" – это ключ ко всей науке о природе?
– Почему? Откуда тебе это известно? Может быть, мои полупроводники окажутся самым удачным ключом?
– Ты сложнее Солнца?
– Да, Вероятно. Но мотоцикл тоже сложнее.
Вот логика! И это ученый!
– Так ведь мотоцикл ты сам сделал, потому что ты вундеркинд Природы, И я не про конструкцию говорю, не про внешнюю, вернее, конструкцию. У твоих хромосомных молекул наивысшая степень упорядоченности среди известных нам ассоциаций атомов. Твоя хромосома дальше всего от хаоса. У нее минимальная энтропия, – я с неохотой произнес последнее слово, ибо не знал, где там ударение. Я это слово произнес вслух первый раз в жизни. Я только глазами его щупал. А здесь пришлось щупать языком. Первый блин девочки на уроке домоводства. И конечно, Ящик поправил ударение. И еще разъяснил, что энтропия математически выражается через логарифм меры молекулярной неупорядоченности.
Он не хотел меня злить – это я хорошо чувствовал, Но он и не хотел рассуждать о том, что вело за круг "ноблес оближ". Не хотел не из умственной лени, не от неинтересной слабости собеседника и не от страха перед превосходством собеседника. Ему вселенски не думалось в направлении общих вопросов. Его больше интересовали девочки из ансамбля, которые курили сигареты из длинных мундштуков. Он так и постреливал в их сторону сквозь свои толстые бинокли.
– Ты небось и мини осуждаешь? – проскрипел Ящик без всякой связи с каким-то моим очередным философским вопросом.
– Нет.
– Слава богу! В мини тоже нет ничего нового. Я помню военных девушек сорок пятого года. Зазор между юбкой из хаки и голенищем сапожек у этих военных девиц с сержантскими погонами был не на много меньше, нежели у этих красоток.
– Зазор нам казался большим по причине нашего возраста.
– Но ты не будешь утверждать, что девушки-сержанты ходили в юбках со шлейфом?
Я не стал этого утверждать. Я начал понимать, что природа очередной раз продемонстрировала высокую мудрость, переводя ученых и техников на все более узкие рельсы и клинья специализации. За пределами клина своих узких и глубоких знаний Ящик показывал куда большую широту интереса к самой жизни, нежели была у меня даже в молодые годы. Узкий клин знаний современного ученого превращается в обыкновенную лопату, плуг или топор крестьянина. Ученый работает формулами, пашет ими целину Природы, но, как и крестьянин за плугом, без напряжения воспринимает и ласку солнца и красоту пейзажа, Узкая специализация не так нужна самой науке, как защищает ученого от поглощения наукой в ущерб жизни. Но почему я должен поглощаться абстракциями, а он нет?
Вероятно, я начинал искрение раздражаться на Ящика, ибо ревновал к жизни, завидовал его интересу к девочкам из ансамбля, которые курили сигареты из длинных мундштуков. Мне на девочек наплевать было. Мне нужно было представить, как на них, и на меня, и на Ящика – на все наши человеческие организмы – сей секунд давит хаос мира; как поток хаоса – всяких там частиц, и полей, и волн – бомбардирует нашу кожу, пронизывает печенки, завихряется в темноте наших черепов, стремится растащить нас по камушку и по кирпичику; как все наши атомы и молекулы так и рвутся в свободный танец теплового движения, анархию Броунова движения, чтобы вернуться к своему началу начал, а мы их из себя не отпускаем и сидим себе, например, в виде девушек с сигаретами в длинных мундштуках, потому что наши организмы умеют концентрировать на себя "поток порядка", способны "пить упорядоченность" из каждой подходящей среды, даже если, на первый взгляд, эта среда – полный хаос и белиберда.
– Недавно вышла книжка Шредингера о физической природе жизни. Ну, там о хромосомах, что они сопротивляются тепловому движению со стойкостью апериодических кристаллов. Я это запомнил, потому что Шредингер ссылается на Дельбрюка, а Дельбрюка я ассоциировал с Мальбруком… Ты ее читал? – спросил я Ящика.
– Шредингер путает. Это наш Кольцов первый заметил, что хромосомной молекулой можно было бы резать стекло, как кристаллом алмаза, а не Мальбрук. Интересно отметить, что я читал "Что такое жизнь" Шредингера еще году в сорок седьмом. Первая книга, украденная мною в государственной библиотеке. Помню даже посвящение, кажется, папе и маме, да? Все знаменитые физики были образцовыми детишками, уважали родителей. И мне давно пора написать маме письмо. И мне давно пора становиться знаменитым физиком…
И Ящик потащил бумагу из портфеля. Он действительно собрался писать письмо маме на высоте девяти тысяч метров в два ночи по местному времени. Членкор любыми средствами хотел забаррикадироваться от разговора на общенаучные темы.
– Прекрати! – завопил я. – Меня тошнит от твоей рациональности! Ты совершенно западный мужчина! Недаром у тебя такое идиотское имя: Леопольд! Только западные люди умеют разделять свою жизнь на отдельные, поочередные стремления, то есть подменяют рассудком целостный дух…
– …Русак-восточник же мыслит, – продолжил меня Желтинский, – исходя из центра своего "я". Русак-восточник считает первейшей нравственной обязанностью содержать все духовные силы в этом одном центре. Совпадает ли духовный центр славянина с центром объема его оболочки или с центром массы, еще окончательно не выяснено. Во всяком случае, чистокровный славянин гоняется разом за тремя зайцами – как минимум. Потому-то никому никогда не бывает известно, куда заведет его концентрированный дух. Зайцы, за которыми гоняется славянин, обычно теряются в догадках и вечно нервничают. Отчего любой заяц, которого славянин все-таки поймает, оказывается издерганным, тощим, истеричным и грубо славянину хамит… Что тебе от меня надо? Я же вижу, что тебе надо что-то выяснить, надо поймать одного зайца, а ты гоняешься за десятком. Конкретно спрашивай. Например, как обстоит у ученых Сибири с мясом и свежими овощами?