Начало одной жизни
Шрифт:
– Ванятка!
А я... я ничего не мог ей ответить. В мое горло закатился какой-то черствый ком, который я никак не мог проглотить. Глаза застлало слезами.
– Ванятка, - еще раз повторила Люся.
Я попытался ей тоже что-то сказать, но вместо ответа заплакал навзрыд, а когда вспомнил о нашем зареченском законе, то уже было поздно, мои слезы все равно уж увидели все.
В то время, когда я плакал, из толпы выскочил ободранный, в рыжих сапогах киргизенок и прокричал во все горло:
– Концерт битты, музыка кетты. Кто не понял, расскажу по-русски:
– Что же это, цыганенок деньги собрал, а поплясать как следует не поплясал!
– выкрикнул кто-то из толпы.
– Кто хочет досмотреть цыганенка, приезжайте в Ташкент, он там всю зиму будет плясать, - ответил киргизенок.
Толпа загоготала.
Мы с Люсей вышли из круга и присели около какого-то ларька.
– Ванятка, братик ты мой, где ты сейчас, как живут твои зверята? С кем ты работаешь?
– нежно говорила Люся.
– Наверное, все учишься в школе!
– Выгнали, - наконец-то вырвалось у меня первое слово, выгнали меня из цирка, - с грустью повторил я.
– Как! За что?
Я немного помолчал и затем от начала до конца рассказал все, что со мной произошло в цирке.
– Ну, и наплевать, - сказала Люся.
– Пойдем в нашу труппу, обижен не будешь. Смотри, у нас какие артисты, - и она показала на худенького цыганенка, прикручивавшего проволокой свои разлезшиеся ботинки, и на толстенького, но плотного, как сбитень, киргизенка.
Тот сразу же сообщил мне, что жалко, нет у него лошади, на ней он показал бы, на что способен.
Я спросил Люсю, что случилось, где ее отец.
– Нет его, - вздохнув, сказала она, - вот уже полгода как его похоронили.
– А мать?
– Мать?
– скривив губы, сказала Люся.
– Мать собрала весь отцовский реквизит и уехала. Она при отце не могла меня видеть, а после его смерти зачем я нужна ей... Ну ладно, об этом после. Петька, - обратилась она к цыганенку, - сколько денег собрал?
Цыганенок тут же вывернул маленький нагрудный карманчик и высыпал прямо на снег деньги. Хотя цыганенок и просил публику сыпать в его шапку только гривенники, но у него оказалось всего несколько медяков.
– Вой-бой, тут на одну булку даже не соберется, - сказал киргизенок.
– Ну, что делать? Еще, что ли, соберем круг?
– спросил цыганенок.
– Нет, лучше пойдемте, я уж совсем замерзла, - стуча зубами, проговорила Люся.
– Ну ладно, вы идите, я еще немного останусь, - сказал цыганенок.
– У вас что, и квартира есть?
– спросил я у киргизенка.
– А как же, - ответил он, - такой теплой квартиры во всем городе нет, как наша.
"Вот хорошо!
– думал я.
– Сейчас придем, разденусь и сразу залягу спать, только вот кушать сильно хочется".
При воспоминании о пище у меня зловеще заурчало в животе.
– А я тебя сразу узнал, - сказал киргизенок.
– Твой чемодан ведь мы с Петькой стащили. Откуда мы знали, что ты Люсин знакомый.
– Значит, чемодан цел?
– спросил я.
– Был целый, но мы его
– А мои вещи?
– Вещи? Рубашки и майки мы с Петькой поделили, брюки Володька надел, ему очень уж они понравились, только не знаю, как теперь он в них от милиции будет бегать, маловаты ему, широко шагать нельзя, а пиджачок Люся таскает, ей-то он как раз.
– А деньги? Деньги тоже...
– Деньги израсходовали еще вчера.
Возле большого пятиэтажного дома, стоявшего рядом с вокзалом, киргизенок сказал:
– Вот в этом доме и находится наша квартира. Нравится тебе он?
– Очень, - сказал я.
Но, вместо того чтобы войти в парадные двери, киргизенок с Люсей повели меня в узкий переулок, который закончился тупиком. Потом меня перетащили через дощатый забор, и, наконец, во двор дома мы проникли через отверстие, пробитое в кирпичной стене какого-то полуразрушенного сарая. Двор был завален рогожными кулями и разными ящиками. Пройдя между штабелями ящиков и кулей, Люся и киргизенок завели меня в мрачный, сырой коридор и потащили вверх по гулкой железной лестнице. Когда добрались до самой верхней лестничной площадки, киргизенок открыл потолочный люк и нас с Люсей втиснул туда. На чердаке было очень темно, и поэтому я сразу же лбом ударился о какой-то столб.
– Иди за мной, - сказала Люся и, подав руку, повела к чердачному окну.
Неподалеку от окна стоял огромный бак с тянувшимися от него в две стороны трубами. Присев около бака, который оказался очень горячим, Люся стала рассказывать о том, как похоронили ее отца, как уехала мачеха.
Люся тоже первое время одна блуждала по городу, ища себе какого-нибудь пристанища, потом ее встретил цыганенок Петька, к ним примкнуло еще несколько беспризорных ребят, и они стали разъезжать по городам.
Люся о своей послецирковой жизни рассказывала каким-то безразличным тоном. "Приехали в такой-то город, забрали такого-то, а на такой-то станции чуть не попали все". Она это все перечисляла, будто повторяла таблицу умножения. Ее рассказ на меня навел такой страх, что я готов был броситься куда угодно, но только не сидеть на этом темном чердаке. Сюда, мне казалось, в любую минуту может ворваться милиция и арестовать всех. Только я хотел сказать об этом Люсе, как куча стружек, лежавших неподалеку от бака, зашевелилась и начала приподниматься. Я замер.
Показался чумазый мальчик. Он сначала оглядел меня, а потом спросил Люсю:
– Как дела?
– Вот привела гостя, - сказала Люся.
– Его зовут Ванятка.
– Ага! Значит, гость. Это неплохо. А как насчет шамовки?
– Там остался Петька, чего-нибудь уж принесет.
Мальчик еще раз оглядел меня, затем порылся в стружках, извлек оттуда толстую книгу и углубился в чтение. Больше на нас он не обращал внимания. Этому мальчику было лет четырнадцать-пятнадцать. Лицо худое, покрыто веснушками, волосы огненно-рыжие, взъерошенные, карие глаза смотрели печально. По штанам, которые были на нем, я догадался, что это Володя.