Начало Познания

Кришнамурти Джидду

Здесь есть всё: политик со своими амбициями, беспрестанно говорящий о людях и их благосостоянии, огромное количество самых разных, но одинаково пустых вождей и толпы их последователей, языковое разделение, поразительное высокомерие, эгоизм, расовая и родовая гордость; но самое удивительное здесь — это детский смех. Кажется, дети ничего этого абсолютно не замечают. Они бедны, но их смех гораздо выше смеха богатых и заносчивых. На этой земле есть всё, о чём вы только можете подумать — обман, лицемерие, одарённость, развитые технологии, эрудиция. Вот маленький мальчик в лохмотьях учится играть на флейте, а рядом, в поле, растёт одинокая пальма.

В долине, удалённой от городов и шума, где самые древние холмы в мире, отец пришёл, чтобы поговорить о своих детях. Он, вероятно, никогда не смотрел на эти холмы; казалось, что они искусно вырезаны руками человека; огромные валуны, нагромождённые друг на друга. Небо в это утро было удивительно голубое, и можно было увидеть, как несколько обезьян сновали туда-сюда

по дереву, стоящему недалеко от террасы. Мы сидели на полу, на красном ковре, и он сказал: «У меня несколько детей, и вот начались неприятности. Я не знаю, что мне с ними делать. Мне пришлось поскорей выдать замуж дочерей, а сыновьям будет очень трудно дать образование... Да и девочкам тоже», — добавил он в раздумье. «Но если они не получат образование, то будут жить в бедности, без будущего. Меня и мою жену это очень беспокоит. Видите ли, сэр, я лично получил прекрасное образование; я закончил университет, и у меня хорошая работа. Некоторые из моих детей необыкновенно умны и сообразительны. В более примитивном обществе с ними всё было бы в порядке, но сегодня, чтобы хотя бы жить прилично, нужно иметь особые познания в какой-нибудь специальной области знаний. Мне кажется, я люблю их и хочу, чтобы они жили в счастье и труде. Я не знаю, что означает слово «любовь», но я испытываю к ним какое-то особое чувство. Я хочу, чтобы о них заботились, давали знания, но я знаю, что, как только они пойдут в школу, другие дети и учителя испортят их. Учителю не интересно их учить. У него — свои заботы, свои амбиции, свои семейные ссоры и неприятности. Он будет повторять выученное из книги, и дети станут такими же нудными, как он сам. Ох уж мне вся эта борьба между учителем и учеником, сопротивление части детей, наказания и поощрения, боязнь экзаменов. Всё это неизбежно уродует умы детей, но они всё-таки должны пройти через такую мельницу, чтобы получить диплом и работу. Так что же мне делать? Я часто лежу без сна и думаю об этом. Я вижу, как год за годом дети портятся. Вы не замечали, сэр, что с наступлением половой зрелости с ними что-то происходит. Их лица меняются, кажется, будто они что-то потеряли. Я часто удивляюсь, почему это огрубление, это сужение ума происходит в юношестве. Разве частью образования не является сохранение этой способности к доброте? Я не знаю, как выразиться яснее. Похоже, что все внезапно становятся жестокими и агрессивными, с нелепым чувством независимости. На самом деле у них нет никакой независимости.

Учителя, видимо, не обращают на это никакого внимания. Я вижу, как мой старший сын возвращается из школы уже изменившимся, ожесточившимся, с холодным, безжалостным взглядом. И я снова спрашиваю, что мне делать? Мне кажется, я люблю их, иначе я бы так о них не говорил. Но я обнаруживаю, что ничего не могу поделать, влияние окружения слишком велико, конкуренция растёт, жестокость и способность работать только высокоэффективно становится нормой. Значит, мои дети станут похожими на других, такими же ненужными; их взгляд утратит любопытство, и счастливая улыбка никогда не появится на их лицах. И, как родитель, как один из миллиона родителей, я пришёл спросить, что мне делать. Я прекрасно понимаю, какое воздействие оказывает общество и культура, но я должен отправлять детей в школу. Я не могу дать им образование дома, — ни у меня, ни у моей жены нет времени, и кроме того, они должны общаться с другими детьми. Я беседую с ними дома, но мои слова — как глас вопиющего в пустыне. Вы знаете, сэр, насколько мы любим подражать, и наши дети такие же. Они хотят принадлежать к чему-нибудь, они не хотят оказаться за бортом, а политические и религиозные лидеры этим пользуются и извлекают для себя выгоду. И буквально через месяц наши дети уже участвуют в парадах, отдают салют флагу, выходят на демонстрацию против всё равно чего, бросают камни и кричат. С ними покончено, они пропали. Когда я замечаю подобные перемены в своих детях, на меня это действует так угнетающе, что я нередко хочу совершить самоубийство. Могу ли я вообще что-нибудь сделать? Они не хотят моей любви. Им нравится цирк, как и мне когда-то, и повторяется всё та же история».

Мы сидели очень тихо. Слышалось пение птицы, и древние холмы были залиты солнечным светом. Мы не можем вернуться к старой системе, когда учитель жил вместе с несколькими учениками, которые получали от него наставления и наблюдали за его образом жизни. Это ушло в прошлое. Теперь у нас есть механическая технология, оттачивающая ум до остроты металлического лезвия. Мир становится всё более индустриальным, и это приносит свои проблемы. Образование просто игнорирует остальную часть человеческого бытия. Это всё равно, что у вас одна правая рука была бы хорошо развита, сильна, активна, а всё остальное тело усыхало, становилось слабым и немощным. Вы, может быть, являетесь исключением, но большинство родителей хотят, чтобы индустриальный, механический процесс развивался за счёт всего человека целиком. И кажется, большинство побеждает.

Но разве не могло бы интеллигентное меньшинство родителей собраться вместе и организовать школу, в которой рассматривали бы и изучали человека как целое, в которой учитель был бы не просто информантом, машиной, передающей определённую порцию знаний, а занимался бы процветанием целого? Это означает,

что учитель сам должен учиться. Это означает, что нужно создать место, где бы это обеспечивалось, и что необходима помощь нескольких действительно заинтересованных родителей. Или это только чувство отчаяния, которое у вас со временем исчезнет? Вряд ли мы сможем сейчас обратиться к поиску истины в чём-то конкретном, а затем довести всё до конца. Я думаю, сэр, что здесь и кроется причина проблемы. У вас, видимо, особые чувства к вашим детям, и вы думаете об их будущем. Но то, что вы осознаёте происходящее в мире, не особенно вам помогает; вы подстраиваетесь под законы общества. Вы просто дали себе волю жаловаться, но это никуда не приведёт. Вы отвечаете не только за своих собственных детей, но и за всех остальных, поэтому вам нужно объединить свои усилия с другими родителями для создания новых школ. Это зависит от вас, а не от общества или правительства, ибо вы есть часть этого общества. Если бы вы действительно любили своих детей, вы бы без колебаний посвятили себя становлению не только иного типа образования, но совершенно другого типа общества и культуры.

Глава 3.

Ранним утром, ещё до восхода солнца, над рекой стелилась лёгкая дымка. Противоположный берег был едва различим. Было довольно темно, и чёрные силуэты деревьев выделялись на фоне светлого неба. Рыбацкие лодки были всё ещё здесь: их маленькие фонарики светили всю ночь. Тёмные и практически неподвижные лодки. В них ловили рыбу с вечера, и оттуда не доносилось ни звука. Иногда в конце дня ещё можно услышать, как рыбаки что-то напевают, но к утру они уже устали, и поэтому было тихо. Мягко увлекаемые течением, они вскоре должны были вернуться со своим уловом в их родную деревеньку, расположенную ниже по реке на нашем же берегу. По мере того как проходило время, восходящее солнце зажгло в небе немногочисленные облака. Они отливали золотом и были наполнены необычной красотой этого утра. Свет усиливался и заливал всё вокруг; солнце, за это время поднявшееся над деревьями, осветило нескольких попугаев, которые, громко крича, летели к полям за рекой. Они летели шумно, быстро — мелькали только их зелёные и красные клювы — чтобы через час или чуть больше возвратиться в свои маленькие убежища в ветвях тамаринда. Зелёная листва их совершенно скрывала, и вы бы вряд ли заметили птиц, если бы не их ярко-красные клювы.

Солнце проложило над водой золотистую дорожку, по мосту с ужасным шумом прогрохотал поезд; но именно вода скрывала в себе прелесть утра. До противоположного берега было далеко, наверное, около мили. Земля там была возделана под озимую пшеницу, и свежая волна зелени переливалась под лёгким утренним ветерком. Золотистая дорожка превратилась в серебристую, светлую и чистую, и этот свет можно было увидеть ещё долгое время. Именно он проникал через деревья, через поля в самое сердце любого человека, который на него смотрел.

И вот настал день со всем его привычным шумом, но река по-прежнему была так прекрасна, так величественна и спокойна. Это была самая священная река в мире, она считалась священной тысячи лет. Люди со всех концов страны стекаются сюда, чтобы окунуться в её воды, смыть свои грехи, а затем, в мокрой одежде, медитировать, сидя на берегу с закрытыми глазами и совершенно неподвижно. В тот момент была зима, и речка обмелела, но на середине было по-прежнему глубоко, и течение было очень сильное. В период муссонов и с приходом дождей вода поднимается на 30, 40, 60 футов, всё сметая на своём пути, смывая человеческую грязь, унося с собой трупы животных и деревья, чтобы потом вновь превратиться в широкую, чистую и свежую реку.

В то утро возникло ощущение чего-то нового, и если сесть и присмотреться, то можно было заметить, что новизна эта исходит не от деревьев, полей или этой спокойной реки. Было что-то ещё. Вы наблюдали совершенно новым умом, с новыми сердцем и глазами, в которых не было воспоминания о вчерашнем и убожества человеческих дел. Утро было действительно прекрасным — прохладное, свежее, и в воздухе разносилась песня. Мимо проходили нищие, и женщины в грязной, рваной одежде тащили топливо в город, который находился на расстоянии двух-трёх миль отсюда. Повсюду была бедность и неприкрытая грубость. Мальчишки на велосипедах развозили молоко и распевали песню, в то время как взрослые двигались тихо и монотонно, — худые, надломленные, напряжённые фигуры. Но всё же это было прекрасное, чистое утро, чистоту которого не нарушали ни грохочущий по мосту поезд, ни отрывистое карканье ворон, ни крик человека на том берегу.

Комната была с террасой, выходящей на реку, которая текла всего в 30 - 40 футах (10 метрах) ниже. На абсолютно чистом коврике сидела группа родителей. Все они были сытые, смуглые, чистоплотные и воплощали собой самодовольную респектабельность. Они пришли как родители, чтобы поговорить о своих взаимоотношениях с детьми и об их образовании. В этой части света традиция до сих пор занимает очень важное место. Предполагалось, что все они получили хорошее образование или, по крайней мере, университетские степени и имели хорошую, по их мнению, работу. В них прочно укоренилось уважение не только к превосходящим их по профессиональным качествам людям, но и к людям религиозным. Всё это — часть их ужасной респектабельности. Их уважение становилось неуважением и даже явным пренебрежением к тем, что стоял ниже их.