Начало пути
Шрифт:
Дорогой Северин!
Я хотела написать тебе ещё до того, как всё пошло наперекосяк но…
Фурия задумалась, и с кончика пера стеклянной ручки на бумагу шлёпнулась клякса, похожая на раздавленного осьминога.
Выражение «пойти наперекосяк» наверняка не входило в лексикон 1804 года, его уж точно не было в словарном запасе семнадцатилетнего юноши. Она зачеркнула написанное и перевернула лист. Здесь Северин оставил ещё три записи, одну за другой.
Что случилось?
Под ней:
Фурия, я волнуюсь. Скажи, пожалуйста, что с тобой происходит.
И ниже:
Фурия, где ты?
Я боюсь за тебя. Прошу, напиши мне. Нескольких слов будет достаточно. Мне всего лишь необходимо знать, что у тебя всё хорошо.
Причиной для его тревоги стали несколько слов, которые она записала в книгу, пока ехала на поезде в Лондон. На страницу упала слеза, и чернила расплылись. На то, чтобы закончить единственное предложение, у Фурии не хватило сил. Она захлопнула книгу и не открывала её до настоящего момента.
Иногда двести лет, отделявшие их друг от друга, разливались перед Фурией непреодолимой рекой, и девочка спрашивала себя, зачем вообще она должна ему что-то писать. Но затем ей вдруг чудилось, что они сидят совсем рядом и общаются как закадычные друзья.
Сейчас Фурия не могла думать трезво, но ей казалось, что она должна хоть что-нибудь объяснить. Наконец девочка окунула перо в маленькую чернильницу и рассказала Северину обо всём, что случилось с ней после того, как они с отцом совершили прыжок в Турин.
Некоторые детали она описывала очень подробно, другие — лишь в двух словах. И тут она поймала себя на том, что моменты, которые ей хотелось бы забыть, она описывала наиболее детально — ей необходимо было с кем-то об этом поговорить, чтобы не сойти с ума.
Например, о чувствах, охвативших её, когда умирал отец. Или о Вэкфорде и Паулине, лежавших в кухне. У неё не было даже минуты, чтобы проститься с ними навсегда. Или об отчаянии, появившемся на лице Пипа, когда один из кавалеров схватил его на железнодорожных путях. Она вспомнила его маленькое лицо с размытым гримом, который совершенно поблёк в ночной темноте, будто мальчика окунули в чернильное море. Или о том, что она, возможно, уже никогда не увидит брата.
Фурия писала, делая большие паузы. Она никак не могла собраться с мыслями, которые вращались вокруг одного и того же. Девочка взглянула на крыши, простиравшиеся под ней. Она сидела на башенке из тёмно-красного кирпича, прислонившись к трубе, точно так же, как она любила сидеть в резиденции. Только теперь перед ней открывался вид не на зелёные луга Котсуолда, а на гетто экслибри.
Примерно час назад ей удалось пробраться сквозь укреплённые ворота и преодолеть кажущийся неприступным забор. Стражники, которые охраняли вход, пропустили её без особых расспросов: у них и так было немало забот с временными документами экслибри, стремившихся выбраться из гетто в город. Большинство из них наверняка работали на книжных складах, и определить их происхождение было довольно сложно. Фурия попыталась найти знакомые лица, распознать героев прочитанных книг, но затем поняла, что имеет довольно смутное представление об этих персонажах, — лишь некоторые литературные герои были описаны достаточно точно, чтобы представление автора и читателя совпадали.
Большинство экслибри, которых Фурии довелось встретить у ворот и на улицах гетто, на первый взгляд ничем не отличались от обычных людей. Исключений попадалось не так уж много: то тут, то там можно было натолкнуться на скорченного гнома, возможно выпавшего из сказки, или на несуразного великана, которого автор описал довольно бегло, не отдавая себе отчёта в том, что тем самым производит на свет существо, больше похожее на монстра, чем на человека.
Фурия довольно долго слонялась по улицам, растерянно заглядывая в лица экслибри, и лишь потом наконец сообразила, что объединяло всех этих персонажей, — они
Многие герои были не особенно продуманы автором, они являлись скорее типажами, а не личностями: симпатичный блондин, голубоглазый красавец, юркий воришка. Если же у экслибри имелась какая-нибудь отличительная черта, она, как правило, была страшно преувеличена: уродливый шрам на лице, слишком большой нос, заячья губа, — мелочи, которыми писатели мимоходом наделяли своих героев в надежде, что читатель дополнит их силой своей фантазии.
За полчаса, что Фурия провела среди экслибри, ей встретилось всего несколько таких необычных существ, как Пак и Ариэль. Наверное, Шекспир изобразил их очень яркими красками, вот почему они сохранили свою необычность и в этом мире. Совсем по-другому обстояли дела с толпами мужчин и женщин из реалистических произведений. Все они были на одно лицо: какой бы сложной ни была их внутренняя жизнь, внешне они оставались безликой массой. (Тут уж впору обратиться к театральным преувеличениям — приёмам, с помощью которых писатель может как-то выделить свой литературный персонаж, — деревянная нога, горб, рыжие кудри.) От этих одинаковых героев у Фурии голова пошла кругом.
Проблуждав по улицам, безрезультатно пытаясь сориентироваться в городе, девочка лишь ещё больше убедилась в том, что все её попытки разобраться ни к чему не привели. Вдруг она заметила открытую дверь паба и, юркнув внутрь, быстро поднялась по лестнице на крышу. Тут-то она и сидела сейчас, записывая свои переживания и чувства. Труба, к которой она прислонилась, степенно выпускала дым в небо Либрополиса, как и десять тысяч других труб этого города.
Не беспокойся слишком сильно. В ближайшее бремя часто писать у меня, наверное, не получится, потому что мне надо найти способ освободить Пипа. Бургомистру я больше не доверяю, а других знакомых у меня здесь нет, но я пока не собираюсь сдаваться. Пип крепкий малыш, люди редко оценивают его правильно. Много лет мой брат жил в страхе, что его выследят злые клоуны, и этот страх закалил его, возможно, даже больше, чем он предполагает. Пип не сломается, в этом я уверена. Ему всего десять лет, но он не слабак. Он один из Ферфаксов, один из Розенкрейцев, а мы не сдаёмся.
Всего наилучшего, твоя Фурия
Она закрыла книгу, прислушиваясь к голодному урчанию в животе, и задумалась, удастся ли ей украсть что-нибудь съестное из кухни паба. Но тут её взгляд устремился вдаль, через крыши, и остановился на оранжерее. Стеклянное здание находилось на расстоянии примерно одной мили от неё. Холм был единственным возвышением в округе, и Фурия предположила, что его возвели специально: возможно, цветам требовалось много света, а улочки Либрополиса большую часть времени оставались в тени.
Когда она снова открыла книгу, ответ Северина уже ждал её.
Дорогая Фурия!
Мне бы так хотелось быть сейчас рядом с тобой.
Я готов отдать всё на свете за то, чтобы помочь тебе и твоему брату! И мне так хотелось бы обнять тебя. Лишь раз в жизни. Это уже больше, чем я смею мечтать.
В мыслях, всегда рядом, твой Северин
Она улыбнулась, немного помедлила, а затем записала идею, пришедшую ей в голову в ту секунду.
Северин!
Интрига искала книгу. Она сказала тогда, что пришла за книгой Зибенштерна. Я подумала, что она хочет забрать «Фантастико», потому что ОН так много значит для меня. Но для неё-то там нет ничего примечательного. Оказалось, что ей нужна была другая книга. Я знаю, что в 1804 году Зибенштерн ещё не успел ничего опубликовать, и пройдут годы, прежде чем появится его первый роман, но всё же мне необходимо тебя кое о чём спросить, иначе я совсем сойду с ума. Может быть, она имела в виду ЭТУ книгу? НАШУ книгу?