Начало самодержавия в России: Государство Ивана Грозного

Альшиц Даниил Натанович

Стоило царю обратить взор на Запад и перед глазами вставали те самые системы государственного устройства, которых он во что бы то ни стало хотел избежать в своей стране. В зависимом от дворянства положении находилась королевская власть в Швеции. Английская королева должна была обсуждать свои государственные дела в парламенте. От воли парламента во многих важнейших вопросах, таких как финансы, объявление войны и заключение мира, зависели и французские короли. Различного рода палаты и форумы управляли республиками в Италии.

«А о безбожных языцех, что и глаголати! — пишет царь Курбскому. — Понеже те все царствами своими не владеют: како им повелят

работные их, и тако владеют». По мнению Грозного, от такого порядка (ограничивающего власть самодержца) хорошего ждать не приходится. «…А в государской воле подданным взгоже быти, а где государской воли над собой не имеют, тут яко пьяны шатаютца и никоего же добра не мыслят». Только сильная власть самодержца может, как утверждает царь, спасти страну от междоусобных войн: «Аще убо царю не повинуются подвластные, никогда же от междоусобныя брани не перестанут».

В шести словах Иван Грозный сумел выразить основную социальную сущность своего отрицания представительной системы правления: «Тамо особь каждо о своем печеся…». Вот в чем, по его убеждению, корень зла всякой демократии. Соответственно единовластие государя, неподвластного чьим бы то ни было частным или сословным интересам, является единственной действительной гарантией соблюдения всегда и во всем только общегосударственных интересов. Самодержавие — истинный представитель не «особь каждого» и не отдельных сословий, а «всей земли». «Со дня творения» самодержавия устами первого царя высказано утверждение, которое затем будет постоянно внедряться в сознание поколений царских подданных, утверждение о надклассовой сущности самодержавной власти, являющейся будто бы представительницей всенародных интересов. Неограниченная власть оказывалась, таким образом, воплощением столь желанной всеми «правды».

Царь искренне верит, что народовластие или хотя бы его подобие — нечто безобразное по сравнению с властью самодержца, руководимого одной лишь силой провидения. «Мы же уповаем на милость божию… и, кроме божия милости и пречистыя Богородицы и всех святых, от человек учения не требуем, ниже подобно есть, еже владети множества народа от инех разума требовати».

Грозный «убивает» Курбского иронией, заключенной в вопросе: «Ино се ли совесть прокаженная, яко свое царьство во своей руце держати, а работным своим владети не давати? Или се ли сопротивен разумом, еже не хотети быти работными своими обладанному и овладенному?».

Немало полемических усилий затратил Иван Грозный на доказательства тезиса: и церковь тоже не смеет покушаться на государственную власть. «Или мниши сие быти светлость и благочестие, еже обладатися царству от попа невежи, от злодейственных и, изменных человек, и царю повелеваему быть? — с явным сарказмом спрашивает царь Курбского. — Нигде же обрящеши, еже не разоритися царству, еже от попов владому».

Он приводит множество примеров гибели различных царств, где управляли священники — «попы». Из-за них, утверждает Грозный, погибли Израиль, Рим и Византия. Обзор примеров на эту тему он заключает выводом: «Смотри же убо се и разумей, каково управление составляется в разных начелех и властех, понеже убо тамо быша царие послушные епархом и сигклитом, и в какову погибель приидоша, — пишет он Курбскому. — Сия ли убо нам советуеши, в еже таковой погибели приитти?».

По мнению Грозного, православная вера исключает поддержку церковью притязаний подданных государя на власть. «И се ли православие пресветлое, еже рабы обладанному и повеленному быти?».

Всемирная история

была для Грозного неистощимым арсеналом аргументов против ограничения власти монархов, к которому он неустанно обращался. В первом послании Курбскому царь в наиболее законченном виде излагает свою собственную историческую концепцию всемирной истории от империи Августа до падения Константинополя. В ней все подчинено единой мысли, все служит доказательству главного опыта мировой истории, как его понимал Грозный: при единодержавии царства процветают, при самоуправстве знати они падают.

Но Иван Грозный опасается не только «самоуправства знати», он опасается попыток ограничения единодержавия со стороны более широких социальных слоев, чем феодальная верхушка. Его представление о надклассовом (надсословном, поскольку понятием «класс» он не располагал) характере самодержавной власти имеет своей оборотной стороной представление о надклассовом (надсословном), всеобщем характере оппозиции, способной угнездиться в любых слоях общества. Угрозу самодержавию, как это очевидно из его сочинений разных лет, Грозный видит со стороны различных сил.

Одна из них — удельная фронда, выступающая с позиций старинных прав, привилегий и обычаев, с позиций «вчерашнего дня». Поскольку борьба против «ленивых богатин» и «изменных бояр» находила понимание и поддержку всех неаристократических слоев населения, царская пропаганда сознательно «обояривала», именовала боярскими доброхотами и соучастниками боярских заговоров всех, кого обвиняла в измене или «не прямой» службе царю. Этот маневр имел успех не только у современников Ивана Грозного, но и у ряда историков.

Самодержавие видело перед собой и другую фронду, иного социального происхождения, с иными социальными целями. Слой недовольных то и дело порождала служилая масса с ее постоянными требованиями жалования и притязаниями на земли, на привилегии, с ее стихийными вооруженными выступлениями, с ее мятежными колебаниями в моменты выступлений царского войска в походы. Служилая, масса была главной политической и военной опорой самодержавия, его социальной базой. Именно поэтому ее необходимо было организовать и укрепить. Иначе говоря, служилая масса с точки зрения самодержавия нуждалась не только в хорошем «корме», но и в «обуздании», в приведении к полной покорности, наподобие верного боевого коня, который несет своего седока, подчиняясь каждому движению повода, хорошо «чуя господскую волю». Чтобы добиться такого положения, необходимы были немалые усилия.

Из незнатного служилого люда Адашев и Сильвестр создали огромный и разветвленный аппарат государственных чиновников, воплощавший в жизнь политику реформ фактического правительства. Между тем, как утверждает Грозный, приказный аппарат приобрел самодовлеющее значение и не был тем беспрекословно послушным рычагом в руках царя, каким он хотел его видеть.

В летописном рассказе об отъезде царя из Москвы и об учреждении опричнины неоднократно подчеркнуто, что он положил свою опалу не на одних бояр, но и на «околничих, на казначеев, и на дьяков, и на детей боярских, и на всех приказных людей». Формула «все приказные люди» без единого случая пропуска слова «все» фигурирует в этом рассказе шесть раз в одном и том же контексте: все они «делали измены и…были государю не послушны». Именно поэтому царь отобрал для себя новый аппарат — бояр, «дворян ближних», приказных людей, дворян и детей боярских «выбором изо всех городов», которым приказал ехать с собою в Слободу, в новый «особной» двор.