Национальность – одессит
Шрифт:
— Что за журнал? Не дадите посмотреть? — спросил он.
— «Американского химического общества». Номер не помню. Я подарил его университетской библиотеке. Пусть Михаэль поймает меня между лекциями, сходим вместе, покажу, какой, — предложил я.
— А что за опыты вы проводите с целлулоидом? — спросил Матиас Карлович.
— Научился окрашивать его в разные цвета, делать многоцветным, в том числе под малахит, мрамор. Мне кажется, изделия такой расцветки будут покупать лучше, — сообщил я.
— Да, красивый, привлекательный вид — это очень важно для обычных покупателей, — посмотрев на меня оценивающе, согласился главный инженер.
Два дня назад
— Не могли бы вы изложить все это в письменном виде: последовательность процессов, дозировка, результат? — спросил заслуженный профессор Петриев. — Опубликуем в альманахе «Записки Новороссийского общества естествоиспытателей», а то от нашей кафедры давно ничего не было. Научная работа студента первого года обучения — это очень большой плюс для всех нас!
— Вы считаете, что мои опыты достойны внимания ученых?! — удивился я.
Никак не привыкну, что химия только набирает обороты, смотрю с высоты двадцать первого века.
— Молодой человек, в сравнение с тем, что в последнее время публикуют в альманахе, особенно с историко-филологического факультета, ваша работа по технической химии будет тянуть на магистерскую диссертацию! — похвалил он. — Жаль, что нельзя получить привилегию на это изобретение.
Привилегия — это, видимо, патент.
— Почему нельзя? — полюбопытствовал я.
— Потому что, согласно закону от тысяча восемьсот девяносто шестого года, привилегию на изобретения в химии не дают, чтобы способствовать развитию нашей промышленности. В итоге иностранные жулики воруют наши изобретения, а мы потом покупаем у них придуманное нами, как было в случае с бездымным порохом, — грустно поведал он.
Видимо, такой закон специально приняли в Российской империи десять лет назад, чтобы моя фамилия не осталась ни в каких официальных документах, повлиявших на историю. Я должен быть бойцом невидимого фронта. В Порт-Артуре проскочило с документами, может, потому, что архивы были сожжены нашими или японцами.
Я пересказал главному инженеру Шютцу свой разговор с профессором Петриевым.
— Сам сталкивался с этим. Пришлось через поручителей получать патент в Германии, переплачивать, — пожаловался он и предложил: — Пейте чай, а то остынет.
Конфеты были в фольге, на которой вытеснен номер тридцать четыре. Так сейчас продают шоколадные, положив в красивые картонные или жестяные коробки, стоившие дороже содержимого. Судя по вкусу, это конфеты «Мишка косолапый», которые я обожал в детстве. Они уже есть, и картинка на коробке похожая.
Затем главный инженер поменял тему разговора, поинтересовался, кто я по жизни, как учусь, как отношусь к студенческим бунтам, летним и осенним событиям.
— Свобода — она не снаружи, а внутри тебя. Пока что меня все устраивает, кроме бомбистов. Если станет еще хуже, перееду заграницу, — изложил я свою жизненную позицию. — На данный момент меня здесь ничего не держит, значительную часть жизни провел вне России, знаю несколько языков, деньги есть, так что иммиграция для меня не проблема.
— Молодым легко уехать в другую страну, — поделился личным опытом Матиас Карлович Шютц.
92
Первые испытания ацетиленового резака я провел в катакомбах, чтобы испытание проходило в условиях,
Открыв оба вентиля на резаке и услышав шипение газов, поднес к соплу горящую спичку. Полыхнуло сразу, но пламя было жиденьким. Я добавил ацетилена и убавил кислород. Стало лучше. Покрутив вентили, добился того, что струя пламени стала узкой и синеватой. Прислоненный к щербатой стене лист стали первое время никак не отреагировал. Я уже думал добавить еще ацетилена, когда увидел, что металл начал краснеть, становиться ярче. Вскоре появилась узенькая дырочка, капельки красного, стекающего металла. Я повез резак вниз, преследуя желтовато-красную «слезу». Точно смирившись с неизбежным, металл перестал сопротивляться. Я вырезал кривой прямоугольник, второй и третий побольше, а четвертый, самый большой, не довел до конца. К тому времени отсек был заполнен дымом, глаза резало, а в горле першило. Я вышел в коридор, отдышался, посмотрел на часы, вспомнив, что не засек время начала испытания. Ладно, это не важно. Главное, что одной небольшой зарядки карбида хватит на то, чтобы прорезать не меньше двух дыр в несгораемом шкафу. Я перетащил баллон с водой и осадком — гашеной известью — в большее помещение, где вылил содержимое. Куски порезанной стали разбросал по проходам. В такой влажности они через пару недель превратятся в ржавчину.
В воскресенье утром, позавтракав у раскольников, я поехал на Молдаванку. Оставив Павлина в переулке, прогулялся к пивной. Летняя веранда была пустой. Думал, что и в помещении будет так же, но там сидело аж три компании, причем в одной из пяти человек были Бубен и Хамец. Первый сидел лицом к входу, увидел меня. Я кивнул еле заметно и вернулся на веранду.
Подельники появились через минуту.
— Думали, ты уже свалил с Одессы, — сообщил Хамец.
— Не дождетесь! — шутливо произнес я.
— Да мы и не ждали! — на полном серьезе заверил Бубен.
— Значит так, — начал я без раскачки, — медвежатник уехал на родину, поэтому банки отпадают, нужен несгораемый шкаф с драгоценностями на хорошую сумму: ювелирный магазин или мастерская.
— А шо не так с деньгами?! — удивился Хамец.
— Они бумажные, сгорят, — объяснил я. — Увидишь, когда буду вскрывать, сам поймешь.
— Таки есть одна! — радостно вспомнил Бубен. — Осенью Хаим Кривой со своими взял ювелирку на углу Кузнечной и Тираспольской. Там дворник ночной та еще пьянь! Подсунули ему бутылку казенки, он и отрубился. Они взломали дверь черного хода, почистили мастерскую по мелочи, сотни на две всего, а шкаф ни взломать, ни утащить не смогли, хотя работали впятером. Говорил, что еле-еле с места сдвинули.