Национальность – одессит
Шрифт:
— Одно другому не помешает. Я оговорил условие, что не буду торчать там целый день, пока учусь и если устроюсь преподавателем. К тому же, будет своя лаборатория, и стабильный заработок не помешает, особенно в первое время после окончания университета, — поделился я планами.
— Это точно, — согласился он, вспомнив, судя по выражению лица, что-то грустное, наверное, собственные мытарства, пока не стал ординарным профессором.
Пересекая двор, чтобы попасть на занятия в физическую лабораторию, увидел в месте для курения Игната Картузова, облаченного в студенческую форму и курившего папиросы «Рекорд»
— Не видел тебя с начала учебного года, думал, ты уже закончил, — обменявшись рукопожатиями, сказал я.
— Еще нет. Надо пересдать государственное право, в мае завалили. Думал, что знаю всё, не стал повторять, а профессор Ренненкампф взъелся на меня, сволочь! Он в друзьях у родителей моих бывших «однопартийцев», — презрительно ухмыляясь, сообщил Игнат Картузов. — Ничего, на этот раз принимать будут другие. Мои покровители договорились.
— Важные люди? — полюбопытствовал я.
— Очень! Один звонок вчера — и мне на сегодня назначили пересдачу! — похвастался он. — И службу мне подыскали на зависть. Я думал в полицию пойти, а они договорились, чтобы меня приняли на обучение в Отдельный корпус жандармов.
— Я слышал, туда только офицеров берут после шести лет службы, — не поверил я.
— Так и было раньше, а сейчас у них стало слишком много работы, набирают и выпускников университетов, но только по рекомендации влиятельных людей, — поведал он.
— Дай угадаю: твои покровители из «Союза русского народа» или «Михаила-архангела»? — решил проверить я свои аналитические способности, вспомнив, что людям присуще кидаться из одной крайности в другую.
Игнат Картузов смутился и засопел.
— Расслабься, они сами по себе, а ты будешь сам по себе. Если не ошибаюсь, жандармам не положено состоять в политических партиях, — произнес я и поинтересовался: — Они знают, что ты раньше был анархистом?
— Нет, — ответил он.
— Это ты думаешь, что нет. Поэтому не ври, а то выгонят сразу: раз соврал — два соврешь. Скажи, что по молодости и глупости примкнул к анархистам, хотелось романтики, приключений, а потом понял, кто они такие, и ушел, несмотря на то, что грозились убить и даже покушались. Жандармы знают, что один битый стоит двух небитых, — посоветовал я.
— Ладно, — как-то не очень уверенно произнес Игнат Картузов, выкинул бычок в каменную урну и произнес решительно: — Пойду сдавать экзамен!
— Ни пуха, ни пера! — пожелал я, как охотнику.
— К черту! — традиционно послал он.
Больше мы не встречались, но от общего знакомого узнал, что Игнат Картузов получил диплом и уехал в Санкт-Петербург. Если пройдет отбор и подготовку, то до тысяча девятьсот семнадцатого года будет жить хорошо, а после, если не сгинет в Гражданской войне, или будет повешен, или окажется в эмиграции.
101
Куяльник уже стал грязевым курортом. На обоих берегах лимана расположены дачи и лечебницы, в которых можно снять номер на любой срок и кошелек. Туда ходит поезд несколько раз в день. Я доехал на пролетке. День был приятный во всех отношениях. На Одессу теплой женской грудью навалилось бабье лето в желто-красном сарафане.
Раньше
Адрес я не знал, зато прохожие без раздумий показывали Павлину, куда надо везти барина. Это был длинный двухэтажный дом с высокими стрельчатыми окнами, рядом с которым находились одноэтажный поменьше для прислуги и конюшня. Территория огорожена черными стальными прутьями-пиками на каменном фундаменте, замысловато скрепленными металлической виноградной лозой с маленькими листочками. Ворота нараспашку, но в проезде стояли два охранника: один красномордый ростом и в плечах под два метра, другой поменьше с картонной папочкой в руке. Последнему Павлин назвал мою фамилию.
Тот, заглянув в папочку, проверил по списку, после чего спросил кучера:
— Сразу уедешь?
— Нет, буду ждать барина, — ответил Павлин.
— Тогда стань рядом с конюшней, — распорядился охранник.
Крыльцо главного входа было полукруглым в четыре ступени из белого греческого мрамора под жестяным навесом зеленого цвета. В вестибюле, обшитом дубовыми панелями, седой старик в зеленой ливрее принял у меня шляпу. Другой, помоложе, открыл дверь в зал.
Внутри было роскошно, но не ахти. Разве что две большие позолоченных люстры с висюльками из кварца производили впечатление. Публика — десятка три человек, разбитых на группы по интересам — тоже не сливки общества. Так понимаю, здесь второй или третий эшелон одесской буржуазии. Нувориши поколение первое. Все в возрасте от тридцати пяти. Я уж подумал, что неправильно понял, зачем меня сюда позвали, когда увидел через окно в противоположной стене двух девиц, игравших в бадминтон на зеленом газоне.
Матвей Яковлевич представил меня своей жене Агафье Никаноровне, полной даме в свободном бирюзовом платье и с выкрашенными хной волосами, зачесанными наверх под башню из чужих ярко-рыжих. Я поздравил ее с днем ангела. Она окинула меня оценивающим взглядом, как щенка от внеплановой вязки, пытаясь, наверное, понять, пошел ли я в породистую маму, а если нет, то кто был моим папашей. Не знаю, что она решила, но протянула для поцелуя пухлую руку с тремя золотыми перстнями, два с рубинами и одним с янтарем, пахнущую лавандой. Пришлось приложиться.
— Иди в сад, молодежь там, — предложил хозяин дома.
Я взял у лакея с подноса бокал с шампанским и вышел черед другую дверь на коротко подстриженный, зеленый, плотный газон, пружинивший под ногами, по периметру которого подстриженные кусты и фигурно подрезанные туи. Кроме двух девиц-бадминтонисток, подпрыгивавших так, чтобы подолы светлых платьев подлетали и открывали их лодыжки как можно выше, присутствовали еще три в компании трех юношей, среди которых был Михаэль Шютц.
— Александр, иди к нам! — позвал он.