Над Черемошем
Шрифт:
— Эту басню мы тоже слышали, только прежде, в тридцатых годах. И нам тогда больше пристало слушать: ведь тогда никто в мире не собирал таких урожаев. Нам, добрый человек, во всем было трудней: мы прокладывали первые борозды нового мужицкого житья-бытья. Зато на ваши плечи не лягут теперь прежние наши ошибки и неудачи. Мы от души поделимся своими радостями и надеждами и остережем от своих ошибок… И не ругай, друг, не кори свое поле, а позаботься о нем как следует, по-крестьянски. Полюби его, как любил в молодости рассветы, — в нем жизнь твоя и радость, твой хлеб и слава, если ты
Мариечка Сайнюк слушает неторопливую речь Говоровой, как песню, и выражение глаз колхозницы отражается в ее доверчивых глазах.
— Земля любит хозяина, разумного и неутомимого, колхозного хозяина. И тогда она не устает цвесть и родить. А если ты не хозяин, а так себе, ни рыба ни мясо, если ты глядишь только, как бы протянуть день до вечера, да и завалиться барсуком в нору — против тебя и самая лучшая земля озлобится.
— Я не так себе, Мария Васильевна.
— Вот и хорошо, Лесь Иванович. А раз так, вызываю тебя на социалистическое соревнование. Мы вам поможем опытом. Поучитесь здесь, а потом, если понадобится, и к вам приедем. Только надо, Лесь Иванович, чтобы вы не раскачивались, как маятник, а с разбегу уже в этом году догоняли нас. Нелегко будет сначала. Да доброе начало что воз: сдвинь с места — и покатится… Будешь догонять?
— Побежать можно, только догонишь ли? — усомнился Лесь.
— Значит, боишься, значит, извини, не настоящий хозяин земли передо мной. А ты, Ксеня, не побоишься со мной соревноваться?
— Не побоюсь! — женщина взволнованно поднялась. — Хоть и страшновато…
— Ты уж как-нибудь свой страх Лесю Ивановичу сбудь, — он, я думаю, выдержит такую ношу, — а себе возьми нашу любовь к земле, — и она покосилась на Леся.
— Чтоб как рассвет в молодости?.. — улыбнулась Ксеня.
— Не меньше, дочка.
Мария Васильевна подошла к Ксене, пожала ей руку. Женщины миг постояли недвижно, потом обнялись, поцеловались под одобрительные аплодисменты колхозников.
— А ты, гуцулочка, тоже будешь соревноваться со мной? — обратилась Говорова к Мариечке Сайнюк.
— Очень… очень уж велика честь для меня! — зардевшись, отвечала девушка.
— А ты чести не бойся, тем более великой. С нею меж людей жить не стыдно. Только гляди, Мариечка, перегони меня. Ты ведь молодая, как утро росистое.
— Ой, что вы!
— Ты не ойкай, а послушай меня.
— А вы тогда… сердиться не будете?
— Отстанешь — рассержусь. Молодым надо учиться у старых и… перегонять их. Непременно перегонять.
— Хоть бы догнать!
Колхозники и гуцулы уже ушли из хаты-лаборатории, только Лесь, оставшись наедине с Марком Далецким, внимательно разглядывает невиданные снопы хлеба. От, покачивая головой, вдыхает запах колосьев, иногда подозрительно теребит их руками, не замечая, как и смешит и раздражает этим Далецкого.
— Свет ты мой! Сто девяносто два пуда пшеницы уродилось. Из колоска — горстка, из снопика — мерка.
— Возьмите, Лесь Иванович, — Далецкий выносит из соседней комнаты отборные золотые колоски.
— Премного благодарю.
Лесь останавливается перед свеклой Марии Говоровой, жмурится и снова раскрывает глаза. Косясь на Далецкого и выбрав момент, когда тот собрался выйти в другую комнату, он… колупнул экспонат затвердевшим ногтем.
— Настоящая свекла! — убедился он наконец. — Может, прошу вас, порадуете меня и таким подарком?
— На самогонку? — допытывается заведующий хатой-лабораторией.
— Ой, нет! Напоказ! Ведь даже моя Оленка не поверит, что бывает свекла больше коновки [22] .
— И семян дать?
— Премного благодарен, товарищ зав хаты-лаборатории…
Со свеклой в обеих руках, как сват с караваем, Лесь выходит на колхозный двор и по берегу широкого пруда направляется к клубу. Карманы Леся, наполненные всевозможными семенами и колосьями, оттопыриваются.
22
Коновка — деревянное ведро.
— Вон наш единоличник со свеклой спешит. Театр! — закружившись на коньках, крикнул Андрейка Григорию.
Мальчики, перегоняя друг друга, подъезжают к Лесю.
— Лесь Иванович, может, дать вам несколько початков кукурузы? Мы на школьных участках вырастили. Высокоурожайная, и каша из нее — просто мед!
— Спасибо вам, детки! — Лесь окидывает школьников потеплевшим взглядом. Но крестьянская осторожность снова берет верх, и он снова морщит лоб. — А что вы, детки, ели сегодня?
— Что ели? — удивляются Андрейка и Григорий. — Борщ, пирожки и компот из гибридных груш.
— Из каких? Из каких?
— Из вот таких! — Андрейка сложил вместе два кулака.
— Вон из каких? Хорошее блюдо, колхозное!
— Ясно, не единоличное, — с апломбом отвечает Андрейка.
— Лесь Иванович, заходите к нам в конюшню! — пересмеиваясь, кричат конюхи, и Лесь с достоинством несет свою свеклу к просторному каменному строению.
— Ой, какие у вас кони! Верно, сам Георгий-победоносец не седлал таких!
— А наши победоносцы каждый день седлают! — старший конюх показал рукой на площадь, где джигитовали молодые колхозники…
— Лесь Иванович, загляните к нам, — перехватывают гуцула доярки в белых халатах.
— В больницу?
— Не в больницу, в коровник.
— Так вы не медицинские сестры?
— Нет, мы доярки.
— У нас когда-то в шляхетской больнице фельдшерки так бело не ходили. Чем же ваши коровы заслужили такой почет?
— Молочными реками.
— Молочными реками? — Сомнения, снова зародившиеся в голове Леся, гонят его в коровник.
Чистота, свет, электричество, породистые коровы, теплый дух молока поражают гуцула.