Над кем не властно время
Шрифт:
– Николай Иванович ошибается!
– твердо заявил Максим.
– Насчет тебя ничего не могу сказать. Может быть, если будешь очень стараться, ты действительно через год поедешь на международку. Но мне это точно не светит.
Он говорил вполне искренне. К тому же Максим не мог сейчас даже вообразить, что математика с ее состязаниями юных дарований способна отвлечь его от мыслей о прошлой жизни, точнее - о жизни Алонсо, и от стремления к дару орбинавта.
– А ты что сам скажешь?
– обратился Лева к Саше.
– Каковы твои шансы попасть на международную олимпиаду?
Тот ухмыльнулся смиренной улыбкой религиозного реформатора.
– Я, по правде
Разговор постепенно сменил колею. У Левы с Сашей вдруг обнаружился общий интерес. Ироничный Мошков оказался таким же страстным поклонником бардовского творчества, как и Лева. Они обсуждали какие-то записи и выступления, затем обменялись телефонами, договорились созвониться.
Когда Мошков их покинул, Лева вдруг заявил:
– Знаешь, Макс, у меня с поэзией не очень-то получается, но я уверен, что обязательно получится с прозой. Я же с детства любил фантазировать, выдумывать всякую всячину. Поэтому мне так нравится твоя история про Алонсо! Очень здорово у тебя получается! Ты правильно делаешь, что занялся этим. Нельзя же только задачи решать.
Максим слушал его с изумлением, вспомнив, что в раннем детстве его друг действительно был мастером на рассказы. Перед уроками писклявый коротышка Маргулис собирал вокруг себя одноклассников и пересказывал им в лицах содержание последнего увиденного фильма. Однажды, в пятом классе, излагая обступившим его шкетам сюжет кинокартины "Вий", Левка заявил, что пережил во время просмотра такой страх, что весь поседел. Кто-то спросил его, куда делась седина. "Пока спал, прошла", - невозмутимо ответил маленький сказитель.
– Давай дальше будем вместе выдумывать твою историю про Алонсо и орбинавтов!
– предложил Лева, и Максим с испугом понял, что под редкими соломенными волосами его друга зреют замыслы.
Это предположение тут же подтвердилось.
– У меня уже есть кое-какие идеи!
– возвестил Лева.
– Девушка из медальона, как ты ее называешь, окажется орбинавтом и к тому же жуткой стервой. Алонсо и Мануэль подружатся, но она науськает их друг на друга. Будет все время напоминать Алонсо, что Мануэль - враг мусульман, а Мануэлю будет внушать, что Алонсо крестился только для вида. В общем, Алонсо придется убить друга. Он будет страшно страдать, а эта девушка - давай назовем ее доньей Лаурой, - пользуясь тем, что может менять события так, как выгодно ей самой, вотрется в доверие короля Испании и уговорит его объявить войну Германии!
У Максима лопнуло терпение. Он заговорил, изо всех сил стараясь сдерживаться, отчего голос звучал особенно напряженно и возмущенно.
– Лёв, какие выдумки, какие сюжеты?! Я действительно все это вспоминаю! Придумывать истории я вообще не умею. И, кстати, страны под названием Германия тогда не было. Было множество мелких государств. И Испании тоже не было. В Кастилии правила королева, а в Арагоне - король. Они поженились и объединили свои армии, но не королевства. Только их внук стал настоящим королем Испании, а заодно и императором Священной Римской империи, о которой я почти ничего не знал, пока не стал вспоминать свою жизнь. То есть, я хотел сказать, жизнь Алонсо. Наши учебники слишком мало о ней писали. Ада тоже не очень-то распространялась на эту тему. А ведь Священная Римская империя существовала аж до Наполеона, который ее и отменил. Я все это прочитал в энциклопедии. Кстати, все, что я нахожу в ней, только подтверждает мои воспоминания про Алонсо. Тут надо не выдумывать, а ждать, пока не вспомню еще что-нибудь!
Лева прервал его, вставая из-за стола. Лицо его было пунцовым, глаза за стеклами очков сузились и выглядели теперь не такими большими, как обычно.
– Ладно, - процедил он.
– Я все понял. Извини, что залез в твой замечательный сюжет со своими немытыми руками! Куда нам! Мы же в международных олимпиадах не участвуем!
– Лева, ты что?!
– Максим тоже встал.
Лева, не отвечая, быстро вышел из кафетерия.
Расстроенный Максим поплелся к выходу, досадуя на себя за то, что поделился сокровенными переживаниями с человеком, не способным их понять, и за то, что обидел друга. Слушать гадости про девушку из медальона тоже было неприятно.
Прав был дед Ибрагим, когда говорил ему, что делиться знанием следует крайне осмотрительно. Тысячу раз прав!..
***
Никаких осознанных - "сказочных" по терминологии Алонсо - снов Максим не увидел ни в этот, ни в последующие дни. Частенько вообще не помнил, что именно ему снилось. Не помогали ни попытки как-то настроиться перед засыпанием, ни медитации, которые, как Максим помнил через воспоминания Алонсо, были описаны в рукописи "Свет в оазисе".
Хотелось понять, что вообще такое "я". Если сознание Алонсо в течение столетий после смерти каким-то образом где-то сохранилось, значит, "я" не было продуктом биологической активности. Его нельзя было свести даже к мозгу, поскольку и мозг тоже является частью физического тела. Но это и не мысли, так как их содержание постоянно меняется. Душа? Но что это такое? Нечто постоянное? Нечто вечно изменчивое?
Максим все чаще задавался вопросом, чем именно является для него сознание того юного любознательного и начитанного белокожего мавра, жившего на рубеже 15-го и 16-го веков. Памятью о собственной прошлой жизни? Непонятно как подхваченной информацией в том странном пространстве бреда, в котором он пребывал в больнице? Ответа не находилось, но Максиму нравилось считать вспоминаемую жизнь своей собственной, даже если в действительности это не было правдой.
Он все чаще мысленно переговаривался с Алонсо, и эти диалоги напоминали ту детскую игру, когда третьеклассник Максим Олейников в воображении своем обращался ко второкласснику Максиму Олейникову, сравнивая их жизненный опыт. В этом ведь не было никакого расщепления сознания: в действительности третьеклассник был продолжением второклассника.
Теперь человек двадцатого века обращался к человеку позднего Ренессанса, и от этого не возникало никакого душевного разлада. Максиму нравилось считать, что он является продолжением Алонсо.
В этих внутренних диалогах Максим иногда намеренно становился как бы на точку зрения Алонсо и начинал смотреть на мир двадцатого века его глазами, обнаруживая в самых привычных явлениях современности нечто неожиданное, необычное, новое. От такой смены ракурса мир повседневности сразу начинал сверкать различными гранями и красками, переставая восприниматься скучным и предсказуемым. В такой внутренней игре уже не только Максим изучал мир Алонсо, но и Алонсо исследовал мир Максима. И то, и другое вызывало жгучий интерес.