Над Кубанью зори полыхают
Шрифт:
Мишка Рябцев был отправлен на кавказский фронт на год позже Митьки Заводнова. Лошади он не имел. Небольшой ростом, но ловкий и гибкий, сразу был зачислен в пластунское подразделение.
И не думал, не гадал Мишка встретить Митьку Заводнова, а довелось. Это случилось летом 1917 года, когда в войсках уже началось брожение.
На митингах казаки требовали увеличить количество увольняемых в отпуска, крыли начальство, старались всякими правдами и неправдами уйти подальше в тыл. Турки, хорошо осведомлённые о состоянии русских войск, начали наступление.
Конный полк, в котором служил Митька, вместе с другими
— Глякося, Митро! Да неужто это ты? Здорово!
— Я! А то кто ж! — хмуро откликнулся Митька, не узнав сразу земляка.
Мишка потрепал по шее Митькиного коня.
— Ишь ты! Значит, и Ветерок твой жив?
— Тьфу ты! Да ведь это ж Мишка! — наконец узнал Митька одностаничника. — Кожа да кости, толкни — рассыплешься! По голосу я тебя, Мишка, а не по обличью опознал!
Митька соскочил с коня.
— Ничего! Были б кости, а мясо нарастёт! Я живучий, и пули, бог милостив, пока мимо летят. Я ведь здесь больше ползком, — отшучивался Мишка, обнимая Митьку.
У обоих от радости сверкали на глазах слезы.
— Встретились-то вон как! Вот неожиданность!..
Мишка рукавом потрёпанной черкески вытирал глаза. У него все лицо было в болячках: обморозился на днях на перевале.
— Что с рожей-то твоей? — спросил Митрий.
Михаил объяснил. И рассмеялся:
— Чудно! Внизу весна, турецкие бабы босые землю мотыгами ковыряют, а вверху метель — свету божьего не видать. Ночь проплутали в тылу у турок, а как погода улеглась да на солнце засверкал снег, поверишь, все зараз поослепли. У подъесаула очки чёрные — ему ничего. Кричит на нас: «Чего тыкаетесь, как слепые щенки!» А мы хватаемся друг за друга, падаем. А турки по нас жарят!
И, прервав свой рассказ, умолк, нахмурился.
Митрий спросил:
— Ты чего?
Мишка вздохнул:
— Краю войны не предвидится. А на днях повстречал одного знакомого из дивизии. Знаешь, с какой?
Митька пожал плечами.
— С солдатом тридцать девятой дивизии. Их за неспокойство в тыл отправляют.
— Так это ж солдаты, а не казаки.
— То-то оно и есть, что солдаты! А говорил я с на–шим Архипкой–батраком. Помнишь, у Ковалевых работал? Он, знаешь, в унтеры произведён. Медаль за отличие имеет.
Митька отвёл взгляд и задумчиво спросил:
— Значит, говоришь, с фронта их отозвали? Турок нажимает, а их, значит, в тыл шлют?
— Да–а! За неспокойство. Они от наступления отказались,. Архип прямо мне сказал, что царя уже нету, что буржуи власть захватили, что войну пора окончить и по домам двигать.
У Митьки потемнело лицо:
— Это как получается — по домам? Царя нет, так отечество осталось. Ты думаешь, если фронт бросить, так турок на Кубань не нагрянет?
Мишка пожал плечами:
— А черт его знает, где измена, а где правое дело. Сейчас такое заварилось! Турки небось и сами измотались. А вообще, Митро, по правде говоря, многое от нас начальство скрывает. Вон толкуют, что на германском фронте уже нет войны и фронтовики домой вертаются, а нас тут держат. Архип сказал мне, что на днях будет замирение, хоть наше начальство вместе с Временным правительством. Кричат, что войну нужно вести до победного конца. Ну и пусть это Временное и воюет, а нам и вправду домой пора. На что нам сдались эти горы турецкие?
— Временное… — задумчиво произнёс Митька. — Значит, из устава одно звено выпало. Теперь если спросят, за кого воюем? — И сам себе ответил: — За Временное правительство, веру и отечесттво. Ха!
И оба казака рассмеялись: нескладно получалось!
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ВТОРАЯ
В станице началась такая заваруха, что атаман Колесников вместе с участковым начальником срочно отправились в Екатеринодар.
Целую неделю они обивали пороги у атамана Кубанской области Филимонова, И наконец были приняты. Филимонов хмуро выслушал их и дал наказ: не поступаться казачьими правами, держаться старого правления, не уступать комитетчикам [11] .
11
В 1917 году после Февральской революции в станицах Кубани власть атаманов не упразднялась, хотя при станичных правлениях были избраны гражданские и земельные комитеты, а в крупных станицах и Советы рабочих, крестьянских и солдатских депутатов. В июле того же года Советы и гражданские комитеты были распушены. Земельные комитеты оставались вплоть до захвата Кубани Деникиным.
— Поднимайте казачество против бунтарей–иногородних, особенно богатое казачество! — посоветовал областной атаман.
— Так ведь казаки-то на фронте все, ваше высокоблагородие! — пояснил Колесников. — А шпана всякая, хамселы вшивые с фронта сбежали и воду в станице мутят…
Филимонов насупил брови.
— Одно требуется от вас сейчас, господа: не дать сесть себе на шею разному сброду вроде комитетчиков. Самое главное — не нужно терять голову. Господь даст, утихнет пожар восстаний и бунтов, и согласится взять в свои руки державу великий князь Михаил. Помните: иногородним казачьей земли ни пяди! Мой приказ довести до каждого казака… — И атаман иронически подчеркнул: — Граждан свободной России. Думаю, что вы меня, господа, поняли?
Приказ о запрещении безземельным крестьянам самовольно запахивать землю помещиков был тут же вручён атаману Колесникову.
Евсей грустно вздохнул, вспомнив станичные дела.
«С казацкой голытьбой справиться не трудно, — думал атаман, возвращаясь в станицу. — Она издавна привыкла: земля наделяется только на совершеннолетних мужчин, девки и бабы земельными наделами с исстари не пользовались. А вот что будем делать с иногородними? Ведь только взрослых хамселов мужского пола около пяти тысяч в станице».
Вернувшись, атаман на общем сходе объявил приказ атамана Кубанской области о принятии суровых мер наказания против виновников самовольного захвата земли иногородними и малоземельными казаками. В приказе гвворилось, что земли, принадлежащие станице, остаются в прежнем пользовании и что до особого решения Учредительного собрания атаман и участковые начальники обязаны пресекать самовольство по старым казачьим законам.
Но не прошло и трёх дней, как станичный земельный комитет вынес своё решение. В этом решении говорилось: