Над Кубанью. Книга вторая
Шрифт:
— Перечислить, — предложил Кулабухов, приподнимаясь, — просим перечислить.
Поднялся Султан Шахим-Гирей.
— Так как заседание происходит при закрытых дверях, считаю возможным уточнить верные правительству войска, дабы иметь полное представление о размере нашей активности.
Покровский утвердительно кивнул головой, подкрутил усики, оправил рукава черкески. Недавно приписанный в казаки, он с удовольствием носил новую форму.
— Гвардейский дивизион, вторая сотня черкесского полка, — заученно отчеканивал он, — училище Кубанского войска, Коистангиновское военное училище, первая и четвертая школы прапорщиков, партизаны бывшего отряда Галаева, добровольческий отряд защиты
Первым крикнул «ура» Кулабухов, за ним остальные. Покровский сошел вниз, небрежно раскланялся и быстро пошел к выходу.
— Вы заметили у него металлический блеск в глазах? — сказал Быч Кулабухову.
— У героев всегда должен быть металл во взоре, — сказал Кулабухов и похлопал вслед Покровскому.
На улице имени великого Гоголя, воспевшего высокую патриотическую доблесть мужественного племени вольных людей, на карауле стояли их потомки, одетые в живописную форму. Рослые казаки гвардейского дивизиона, сформированного сто семь лет тому назад, были пока единственными представителями многотысячного войска. Они остались верными шатающемуся трону кубанских правителей. Гвардейцы, поставленные у подъезда рады, имели символическое значение. Рада считала себя властью нового, вполне самостоятельного государственного образования, и избранники казацкого старшинства воздавали себе царские почести. Они управляли от имени народа, но народ не был на их стороне. Сколько яда провокации должно быть влито в сердца доверившихся людей, чтобы отравить сознание и бросить в огонь междоусобицы смелые полки кубанского товарищества!
На фронтонах театра высечены барельефы известных мужей, творцов искусства и честной мысли. Слабо покачивающийся фонарь, тихо посапывая газолином, то освещал эти барельефы, то снова прятал их во мраке южной предвесенней ночи.
Покровский отпустил поджидавший его автомобиль. К нему подвели лошадей. Хорунжий Самойленко, помощник коменданта города, услужливо оправил чепрак. Покровский приучал себя к лошади. Бурка, надетая им, закрыла украшенный серебром нахвостник, это не понравилось полковнику.
— Неудобная одежда.
— Отдохнуть, ваше превосходительство? — спросил Самойленко.
— В гостиницу Губкина, — не глядя, бросил Покровский.
На улицах было безлюдно. По трамвайным рельсам схватывалась поземка. Прошел караульный юнкерский взвод, покачивая штыками. Когда штыки попадали в полосу света, по ним пробегали зайчики. Взводный командир, подпоручик, узнав Покровского, скомандовал «смирно», отделился от юнкеров и старательно, отчеканивая фразы отдал рапорт. Покровский принял рапорт, нагнулся, пожал руку подпоручика.
— Только без дураков, — сказал он неожиданно.
Офицер опешил. Покровский зачем-то погрозил ему пальцем и тронулся дальше.
— Без дураков, — машинально повторил Покровский приблизившемуся Самойленко.
ГЛАВА VI
Отряд, выведенный Хомутовым из Богатуна и пополненный жилейцами, около месяца простоял на станции Тихорецкой,
Вскоре на Тихорецкую прибыл Барташ, посланный сюда из-Армавира для партийной работы в частях, подготавливающих поход на Екатеринодар..
Хомутов встретил Ефима в главном корпусе паровозных мастерских, где спешно заковывали новый бронепоезд, названный «Шлпссельбургский узник».
— Не ты ли название придумал? — спросил Хомутов.
— А что, плохо разве?
— Почему плохо? Очень даже хорошо. Вот я бы так не догадался, — признался Хомутов. — Вот в Кавказской, видать, тебя не было, там просто пустили под номером. Бронепоезд номер двадцать пятый.
— Если будем хорошо драться, название можно изменить.
В большом корпусе, накрытом полуовальной крышей с побитыми стеклами, гремело железо, стучали пневматические молотки, и за чеканщиками волочились жирные шланги. Паровоз стоял серый, неуклюжий от брони, как птица с подмоченными и опущенными крыльями. В следующем помещении печи отбрасывали горячий отблеск ложащийся на обнаженные спины. Листы котельного железа, прежде чем пустить на броню, подвергали термической обработке и здесь же закаливали в ржавых металлических ваннах. В вагонном цехе оборудовали две тяжелые пульмановские платформы, изнутри усиливая обшивку стальным клепаным кожухом. Полое пространство между наружной обшивкой и кожухом засыпали песком, смешанным с мелкой стружкой. На одной из платформ возились матросы. Они монтировали небольшую скорострелку, снятую с военного корабля.
Барташа встречали, как хорошо знакомого, разговаривали с ним, советовались.
На площади, возле здания главных мастерских, шло обучение недавно набранной пехоты. Те же рабочие, одетые в лоснящиеся теплые куртки, маршировали, бегали, кололи мешки, набитые соломой.
— Учись, Иван, — сказал Барташ.
— Этому мы уже давно наученные, Ефим, — ухмыльнулся Хомутов, — моим только дай порвать.
— Повторение — мать учения. Всему без тренировки можно разучиться.
— Сколько они выставляют, а?
— Четыреста человек. Боевой рабочий отряд. Большая половина уже ушла под Выселки.
— А Кавказская?
— Побольше. Девятьсот пехоты да сто шестьдесят кавалерия, орудия есть, пулеметы.
— Наверное, фронтовики пособили?
— А без них нигде не обходится.
— Вот бы меня туда, Ефим. К нашей реке поближе, да и войска там больше, — Хомутов рассмеялся, — еще подумаешь, от испуга?
— Зато там генералов собралось побольше. Верно, хочешь туда?
— Мне все равно.
— Завтра погрузишь отряд.
— Ты что это, сам?
— Сегодня утром еще решили. Совместно…
Ровно через сутки Хомутов высадился в районе станицы Тифлисской. Наступление только начиналось.
Приведенная Хомутовым батарея была направлена под командой Шаховцова в станицу, где расквартировался 3-й кавказский стрелковый полк, получивший при-кубанский боевой участок.
В станице Казанской Хомутов снова повстречал Бар-таша и был чрезвычайно этим обрадован.
— Ты как бог вездесущий, — удивился он, тряся ему руку, — кое-кто позавидует такому родычу.
Барташ заметил Трошку, гордо выставляющего себя напоказ в солдатской шапке и зеленых обмотках.
— Рано ему еще, — укорил Ефим, — зря это.
— Упросил, — несколько смутился Хомутов.
— Нехорошо.
— А что ему сделаешь? Прилип Филипп, не отдерешь.
— Спустил бы штаны да лозинкой: отстал бы.
— Было и это, — улыбнулся Хомутов. Трошка смущенно отвернулся. — Почти уговорил, а отошли верст десять, пропускаю обоз, гляжу, а он на бричке умостился, что с огнестрельным припасом… Пусть воюет, Ефим. Дело веселое.