Над Неманом
Шрифт:
Он хотел, было еще сказать что-то, но только поправил шапку на голове и еще сильнее начал грести.
— Я знаю и верю, — серьезно сказала Юстина.
— Что знаете? — отрывисто спросил Ян.
— Что это правда… — Юстина сильно покраснела. Ян сочувственно взглянул на нее.
— Тут нечего стыдиться или смущаться, — ласково сказал он: — вы такой уж родились и не тому учились.
В это время до них донесся сначала жалобный вой собаки, а потом они услыхали протяжное восклицание:
— Добрый вечер!
В нескольких десятках шагов от берега, в маленькой лодке,
Но вполне человеческой была улыбка, которой он встретил приближающийся челнок. Впрочем, по его продолговатым бирюзовым глазам, которые, как и губы, дружелюбно смеялись, было видно, что такой же широкой, детски-простодушной улыбкой он приветствовал все, что ни встречалось ему на небе и на земле.
— Куда? — спросил он, глядя на Яна и его спутницу, но, видимо, боясь пошевелиться.
— На могилу.
— Хе-хе-хе! Только не оставайтесь там долго.
— А что?
— А то, что перед вечером дождь будет, хе-хе-хе!
Челнок Яна проскользнул почти рядом с лодкой смеющегося водного атлета.
— Отчего ты Саргаса не взял в лодку?
— Он мешает.
— Вот глупая собака! Могла бы приплыть к хозяину, если так соскучилась.
— Я ей не позволил!
Он быстрым движением рванул удочку, и маленькая рыбка, трепеща на крючке, серебряной искрой блеснула в воздухе.
Ян и Юстина плыли дальше.
Ян начал рассказывать о Юлеке.
Странный он был парень! С детства прослыл дураком, терпел побои за неповоротливость, за семейным столом занимал последнее место. И пристрастился он к Неману, — кажется, всей душой прилепился к реке, так и тянет его к ней. Он тут почти круглые сутки, — и ест на воде и спит в лодке или где-нибудь поблизости на берегу. К полевым работам охоты у него мало, зато рыбы ловит много, продает в соседнем городке, а деньги аккуратно приносит отцу. Неман и собака Саргас — это вся его любовь. Когда, три года тому назад, Юлеку нужно было идти в солдаты, он по целым дням плакал, как это он покинет Неман. И вдруг у него ни с того, ни с сего скрючило три пальца на правой руке. Ни с того, ни с сего калекой стал. Но все отлично знают, откуда это взялось. Настолько-то разума у него хватило. Он хотя и глуп, но хитер. Теперь должен идти другой сын Фабиана, потому-то в этом семействе теперь так мало согласия…
— Но вот и пески видны! — прервал Ян свой рассказ.
Берега реки становились все более низкими и бедными. С той стороны, где еще так недавно красовались домики околицы, а потом широкое ущелье раскрывало свою громадную зеленую пасть, — теперь над обнаженным гладким берегом кое-где виднелись клочки полей, поросшие жиденькой рожью и осененные кривой вербой или старой грушей. С другой стороны берег понижался до уровня реки, а густой бор удалялся вглубь, точно уступая место белому, покрытому небольшими холмами песчаному пространству.
Челнок Яна направился к этим пескам и, проскользнув между выдававшимися из воды каменьями, остановился у берега.
— Постойте минуту и посмотрите вокруг, — тихо сказал Ян.
Юстина послушалась и, остановившись, оглянулась по сторонам. Они находились посреди широкого песчаного ущелья, часть которого не без труда уже прошли. Ущелье это напоминало озеро, окаймленное с одной стороны полукругом бора, а с другой отделявшееся от реки цепью песчаных холмов. Словно водную гладь, пески эти избороздила мелкая зыбь, и, хотя воздух казался неподвижным, над ними кое-где поднимались маленькие пыльные облачка; они кружились низко над землей и снова плавно опускались настолько мелкой пылью, что в ней нельзя было различить отдельные песчинки.
Бор, как бы с неохотой отступая от берега, оставил впереди широкий пояс низких колючих зарослей, покрытых песчаной пылью, и только уже за этой оградой гордо поднимал верхушки своих вековых деревьев.
У подножия зарослей розоватый вереск далеко расстилал свой сухие печальные гирлянды, а дальше от одного до другого края этой пустыни уже не было ничего, кроме покрытых рябью глубоких песков да маленьких облачков, которые то тут, то там кружились над землей или, как мимолетный дым, взбивались кверху и таяли над круглыми голыми макушками холмов. Ни деревца, ни цветка, ни малейшей былинки. Ни одного звука, кроме карканья вороны, которая, тяжело взмахивая крыльями, поднялась с берега реки и исчезла в бору. Никаких красок — только белый песок да серовато-розовый вереск; никакого движения — только по небу плыли тяжелые длинные облака, набухшие серой мутью; никаких ароматов — только сухая, едкая пыль, которой, казалось, дышало это ущелье.
Ноги Юстины погружались все глубже в сухую мелкую горячую топь. Взор ее с удивлением скользил по этой пустыне, о которой она никогда не слыхала и которую очень редко видел человеческий глаз, ибо никакая работа, никакая корысть и никакая дорога не приводили сюда человеческих ног. Но удивление ее еще больше возросло, когда она подняла глаза на своего товарища.
Ян снял шапку и не спускал задумчивых глаз с цепи песчаных пригорков. Он напоминал собой человека, стоящего у порога храма и всматривающегося в алтарь. Можно было подумать, что нигде, кроме этого места, он не чувствовал себя до такой степени человеком и нигде его не посещали более человеческие, высшие мысли, далекие от обыденных нужд и повседневной суеты.
— Давно я здесь не был, — сказал он голосом, в котором слышалось благоговение. — Лет пять или шесть не был. Дядя предпочитает ходить на могилу другой дорогой, а то однажды он шел через пески, упал на землю лицом и целый час прорыдал…
— О чем же он плакал? — спросила Юстина с непонятным для нее самой волнением.
— Он был долго болен, почти не выходил из хаты и после своего выздоровления тогда в первый раз увидел это место, через которое некогда проезжал с большой компанией…