Над Тиссой (илл. Б. Козловского)
Шрифт:
— Извиняюсь, товарищи! Это я на радостях все свое барахлишко вывернул… Один момент!
— Почему без погон? — строго спросил пограничник. — Прошу предъявить документы.
— Документы? Пожалуйста!
Кларк нагнулся, взял с пола пачку бумаг, протянул лейтенанту:
— Читайте, там сказано, почему старшина Иван Белограй без погон. Отвоевался! Отслужил честно и благородно, дай бог всякому.
— Когда вы получили пропуск в пограничную зону? — спросил лейтенант.
— Когда?… Так там же все ясно, по-русски написано. Читайте! Пятого
— Кончается срок действия вашего пропуска. У вас в запасе всего одна неделя.
— Не беспокойтесь, товарищ лейтенант! Продлим, если… если нам не дадут поворот от ворот.
Пограничник положил на край стола бумаги:
— Каким поездом приехали?
— Да этим самым, московским.
— Билет сохранился?
— Билет? Можно и билет. Вот. — Кларк вытряхнул из платка кусочек картона. — Москва — Явор. Годность — трое суток. Стоимость…
— Советую, товарищ, пойти в гостиницу и лечь спать, — сказал на прощанье лейтенант охмелевшему, не в меру разговорчивому демобилизованному старшине.
— Гостиница… А где она?
— Здесь, на вокзале. На третьем этаже.
Лейтенант откозырял и удалился.
Всякий человек, вольно или невольно наблюдавший за Белограем и Воловиком, не мог не подумать, что они вместе ехали в поезде, подружились в дороге и вот теперь ужинают перед разлукой. Именно на это и рассчитывал Кларк.
Диктор объявил по радио, что через полчаса начнется посадка на поезда, следующие в Будапешт и Вену, в Братиславу и Прагу. Старшина-артиллерист с грустью посмотрел на часы, вздохнул:
— Жалко.
— Чего тебе жалко? — спросил Кларк, не подозревая о том, какой опасный последует ответ, во многом решивший его судьбу.
— Только познакомились, а уже надо разлучаться. Вот и жалко. Удивляюсь, Иван: всего один час знаю тебя, а нравишься так — вроде мы с тобой всю жизнь дружили. Чем приворожил?
— Э, есть такое заветное средство. Только не скажу какое. И не выпытывай. Давай лучше выпьем. Последнюю!
Кларк налил в кружку пива, разбавил его слегка водкой, чокнулся со старшиной. Проделывая все это, он незаметно косил глазами в сторону сидящего за соседним столиком железнодорожника — слышал ли тот неуместное признание старшины, не вызвало ли оно у него настороженности.
Молодой машинист беспечно пил пиво, дымил сигаретой. «Ничего не слышал», — успокоил себя Кларк.
Диктор напомнил о том, что скоро начнется посадка на поезда, следующие за границу, и сообщил о прибытии пригородного поезда Мукачево — Явор — Ужгород.
Старшина-артиллерист неохотно поднялся из-за стола:
— Ну, Иван, раскошеливайся… расплачивайся, одним словом, а я пойду. Пора.
— Постой, так ты, брат, не уйдешь! — Кларк грубовато притянул к себе Воловика, потрепал его за волосы, потом поцеловал в щеку. — Будь здоров, Грицько!
Проводив очарованного старшину к двери досмотрового зала, он поспешил вернуться в ресторан, но Василя Гойды там уже не было. Не нашел Кларк так нужного ему машиниста и в зале ожидания, и в парикмахерской, и на почте, и в камере хранения. «Уехал пригородным в Мукачево», — сообразил Кларк. Он с досадой пожевал губами и направился на третий этаж, в вокзальную гостиницу. Час назад он не думал, что там придется ночевать. Рассчитывал на домашнюю постель нового друга, на его хлеб и соль. «Ничего, голубчик, и до тебя доберусь! Ты мне нужен, очень нужен».
9
Поздно вечером Громада вернулся с границы и по дороге в штаб решил заехать домой. Поднимаясь по лестнице, на площадке второго этажа он увидел широкие плечи и знакомый курчавый затылок Зубавина.
— Евгений Николаевич, вы? — окликнул он майора своим мощным басом. — Чего по ночам бродите?
— Не спится, Кузьма Петрович. Вот я и решил в гости к вам напроситься.
Зубавин часто бывал у Громады дома, он хорошо знал его жену, Ольгу Константиновну, его девочек Майю и Светлану, дружил с ними. Но Кузьма Петрович понимал, что сегодняшний неожиданный ночной приход Зубавина вызван какими-то особыми обстоятельствами.
Ольга Константиновна, открыв дверь, обрадовалась, увидев Зубавина:
— А, Женя! Здравствуй, пропащий! — Высокая, в легком белом платье в синюю крапинку, с непокорными темными волосами, перехваченными голубенькой выцветшей лентой, она легко и быстро подошла к нему, схватила за ухо своими пухлыми и теплыми пальцами: — Вот тебе, вот…
— За что мне такое наказание, Ольга Константиновна?
Она с веселым негодованием посмотрела на мужа, который направлялся в ванную:
— Слыхал, Кузя? Он, такой-сякой, даже не чувствует своей вины! — Ольга Константиновна смерила Зубавина с ног до головы презрительным взглядом. — Кто глаз не кажет третью неделю? За пять кварталов обходит наш дом! Девочки тебя уже начисто забыли…
— Мама, кто пришел?
Ольга Константиновна озабоченно посмотрела на дверь детской, откуда донесся голос старшей, пятнадцатилетней Майки.
— Это папа.
— Какой же это папа, если у него голос Евгения Николаевича!
— Тебе показалось. Спи!
— Да разве мы глухие, мама! — запротестовала меньшая, Светлана.
— Прекратите разговоры!
Ольга Константиновна плотно прикрыла дверь детской, дважды повернула ключ и кивнула Зубавину, чтобы тот проходил в комнаты.
— Вот, слыхал! — сказала она, входя вслед за ним в столовую. — Его ждут не дождутся, а он…
— Некогда было, Ольга Константиновна. Такие у нас сейчас дела… А вообще простите, виноват.
Ольга Константиновна засмеялась:
— Покладистый муж у Ирины. Даже завидно. За двадцать лет не было еще такого случая, чтобы мой муж сказал: «Я виноват, Оля». Все жена виновата: девочки получили по тройке — мама недосмотрела; у девочек аппетита нет — мама не умеет кормить; девочки зачастили в кино — мама их разбаловала; девочки поздно ложатся спать — мама поощряет; девочки заболели — мама не уберегла. Одним словом, всегда виновата.