Надежда патриарха
Шрифт:
Семьсот выживших пассажиров «Галактики», а также большая часть ее экипажа перешли на новый суперзвездолет.
Было поздно отказываться от раздельных обеденных залов и более комфортабельных кают, но после моего посещения нижний зал все же переделали и лучше декорировали. В каютах разместили самых разных пассажиров, отнюдь не в соответствии с их социальным положением. Те же, кому это не нравилось, могли ждать несколько лет до следующего полета.
К тому времени, когда я вышел из клиники доктора Дженили – стараясь не качаться, опираясь на трости, – «Олимпиада» была почти полностью
Отказались взойти на ее борт не так уж много пассажиров. Объяснялось это тем, что гибель «Галактики» была вызвана не недостатками конструкции. Все корабли Военно-Космического Флота имели защитные противолазерные щиты, но ни один не мог противостоять атаке лазерных пушек Лунаполиса или орбитальной станции – мощных орудий, которые опустошали целые улицы во время восстания беспризорников нижнего Нью-Йорка.
Эти лазеры строились для разрушения астероидов, брошенных на Землю много лет назад космическими рыбами, и теперь каких-либо оснований для применения этого оружия не было. Я использовал весь свой авторитет и предоставленные мне военным положением полномочия, чтобы полностью их демонтировать. Хищные рыбы являли куда меньшую опасность, чем некоторые генералы или адмиралы, не способные устоять перед искушением поиграть в войну. Земля не должна была еще хоть раз стать заложницей.
В общественном мнении возникли определенные тенденции, которые по каким-то таинственным причинам все больше усиливались. Когда разбирались дела о мятеже, господствовало стремление решить их быстро и по возможности без большого шума. Я неохотно соглашался. Террористы, включая Лигу экологического действия, были повешены. Та же участь постигла и пятерых членов Адмиралтейства. В большинстве других случаев я смягчил наказание.
Однако я был твердо настроен не лгать и не избегать правды, особенно если это касалось моей собственной ответственности. Уступая настойчивым просьбам руководителя моей службы, я отказывал представителям масс-медиа в интервью. Джеренс Бранстэд понимал, что о правонарушениях политиков я буду говорить совсем не так легко, как того ждут в обществе.
Тем не менее, судя по некоторым дошедшим до меня рассказам, меня пытались возвеличивать. При этом игнорировалась моя глупость, когда без всякой нужды в жертву был принесен глава правительства планеты Надежда. И мое бессердечное использование кадетов, совсем еще детей, которые вынесли на своих плечах основную тяжесть борьбы. Тот факт, что большинство ребят действовали геройски, не мог служить извинением – многие погибли, не успев даже повзрослеть.
Пресса не знала, как я бессердечно игнорировал мольбы Дэвида Бевина спасти его жизнь, когда я мог сдаться Стангеру и попробовать отговорить его от предательства. Или о том, как я замешкался в те трагические минуты, когда погибла Арлина. Если бы я заблокировал люк тростью мгновением раньше…
Все это время патриархи хранили зловещее молчание.
К моему неописуемому изумлению, в Лунаполисе меня навестил епископ Римской католической церкви и исповедовал меня согласно древнему ритуалу. После этого он благословил меня и укорил за публичное отречение от Господа Бога. Епископ Сэйтор, сказал он, действовал опрометчиво, и мое
Тем не менее большинство патриархов вряд ли испытывали ко мне особые симпатии, как и я к ним. Перед Сэйтором стоял выбор: он мог отречься от меня, игнорировать меня или выразить мне поддержку. Ни один из этих вариантов не был особенно приятным. Возможно, поэтому патриархи настояли, чтобы Адмиралтейство предложило мне нечто в корне иное – выйти в отставку и поселиться в Лунаполисе.
– Вы хотели видеть меня, сэр?
– Входи.
По моему настоянию Чарли Витрек надел голубую офицерскую форму, хотя Адмиралтейство отправило его в запас.
Он близоруко посмотрел через капитанский мостик:
– О!
Увидев меня, четко отдал честь. Врачи неплохо над ним поработали, хотя его карие глаза вместо прежних голубых приводили меня в замешательство.
– Вольно! – Чарли расслабился. Я серьезно на него посмотрел:
– Очень рад, что ты поднялся ко мне.
Я написал ему два длинных письма, где главным образом уговаривал принять участие в полете «Олимпиады».
– Благодарю вас, сэр. – На лице его заиграла дружеская улыбка.
– Устроился в своей каюте?
– Да, сэр. – Он помолчал. – Есть кое-какие неудобства. Нет, – поспешно добавил он, – я не жалуюсь.
– В чем же проблема?
– Я ношу форму гардемарина, но не в одной каюте с ними. Я называю вас «сэр», как и положено, но у меня нет никаких обязанностей, потому что я не принят и никогда не буду принят на службу. Это… странно. Но уверен, что сумею привыкнуть. – Он широко улыбнулся. Пробежался пальцами по волосам, поправил узел галстука.
– Да, я много об этом думал. – Я откинулся назад. – Сомневаюсь, что это долго продлится.
– Сэр? – тут же встревожился Витрек.
– Адмиралтейство, по свойственной ему мудрости, объявило тебя негодным к службе. У тебя нет возможности вернуться в строй.
– Нет, сэр.
– Пока ты находишься в этом правовом поле. Он нахмурился:
– Я не… Вы шутите со мной?
– Отчего же, можно сказать, что и шучу. – Я, смакуя, сделал паузу. – Чарли, когда мы отправимся в полет, у меня на корабле будет абсолютная власть.
– Конечно.
– Как только мы отчалим, я призову тебя на действительную службу. Хочу, чтобы ты был вместе с другими офицерами.
– Сэр, я не смогу стоять вахту. Я вижу недостаточно хорошо, чтобы наблюдать за приборами…
– У нас одиннадцать гардемаринов, и наблюдатели мне не нужны. Но некоторые из них слишком молоды, и ты будешь хорошо на них влиять. К тому же ты понадобишься мне для другого.
– Зачем? – заморгал он.
– Взгляни на этого гиппопотама. – Я показал рукой на окружающие нас стены корабля. – У нас три тысячи пассажиров, Чарли. Три тысячи! И еще огромный экипаж. «Олимпиада» больше похожа на город, чем на корабль, и на ней надо поддерживать порядок. Рано или поздно начнутся жалобы, пойдут разные требования, выдвинутся делегации, возникнут споры…