Надежда
Шрифт:
— Годится! Валенки сумеешь сам залатать?
— Сумею.
— Ну и добро. А маме скажешь, что Александры Моисеевны сын в гости зазвал.
Что же сам не попросил помощи?
— Большой уж, попрошайничать.
На следующей неделе дед пошел в роно «выбивать» Степану материальную помощь.
ГОЛУБЬ
Вышла погулять. Села на скамейку. Разглядываю людей, слушаю томное голубиное воркование. Меня заинтересовало скопление кошек около парка. Ого-го сколько их тут! Зачем здесь собрались? Еще одна кошка мелькнула перед глазами. Я за ней. У ограды, неподвижно, закрыв глаза, сидел на снегу голубь. Я потрогала его сухой травинкой. Он открыл глаза и шевельнулся. Тут на белой груди красивой кошечки я увидела пятно свежей крови и вздрогнула от неприятной догадки. Присмотрелась к другим кошкам:
— Дядя, помогите! — обратилась я в отчаянии.
Он подбежал.
— Что с тобой, дочка?
— Кошки хотят съесть раненого голубя. Спасите его, пожалуйста.
Он подумал мгновение, потом взял птицу и побежал по дорожке парка. Я за ним. Кошки за нами. У разноцветного домика он остановился.
— Тут пионерский клуб. Хочешь, сама отнеси, а хочешь, я его на балкон детям подкину?
— Я боюсь идти в незнакомый дом, — смущенно созналась я доброму дяде.
Мужчина подбросил птицу и, улыбнувшись, пошел своим путем. Не знаю, сколько я простояла около клуба. Никто не выходил. Подошла к двери. За нею слышалась музыка и детские голоса. Преодолев робость, я открыла дверь. В комнате у верстаков работали школьники. Взрослый снял очки и с любопытством спросил:
— Кого ищешь, девочка?
— Ищу доброго человека, который возьмет раненого голубя. Мы с дядей его на балкон к вам подбросили. Его кошки хотят съесть.
Ребята сорвались с места и бросились на балкон. Учитель недовольно покачал головой:
— Осторожно, не все сразу.
Когда самый большой мальчик внес голубя в комнату, я спросила:
— Теперь я могу идти домой?
— Иди. Мы отдадим его юннатам. Они в соседней комнате, — пообещали ребята.
Солнце светило ярко и радостно. Мне хотелось с кем-то поговорить. На лавочке увидела мальчика.
— Сколько тебе лет? — спросила я, присаживаясь рядом.
— Пять, — солидно ответил он.
— Ты еще маленький.
— Нет, большой. Пять лет — это очень много.
— Почему?
— Потому, что три — это мало.
Мне понравился ответ мальчика, и я продолжила разговор.
— Один гуляешь?
— Да. Я в снежки играл.
— А как?
— Кидал в спину друзьям.
— А в лицо можно бросать?
Мальчик задумался.
— Можно, только если снежок мягкий, — сказал он, поежившись.
Глаза его при этом грустно потемнели.
— Ой, какой ты умный! — засмеялась я.
— Так меня уже в детский сад оформляют, — радостно похвалился малыш.
— А если бы ты нашел раненую птичку, что бы сделал?
— Бабушке отнес бы.
— Мне бы такую бабушку! — засмеялась я и помчалась дальше.
Вижу — на асфальте лежит мальчик и рисует на снегу.
— Нельзя лежать на холодном. Заболеешь, — заботливо сказала проходившая мимо женщина.
Мальчик встал. Но только она отошла, опять лег. Женщина, оглянулась и, увидев, что малыш снова лежит, закричала: «Назло мне лег, гадкий непослушный мальчишка?!» Тот вскочил и опустил глаза в землю. Когда сердитая тетя свернула за угол, я спросила удивленно:
— Почему ты не послушался? Ты понимаешь, что она права?
Мальчик долго молчал, потом ответил:
— Я про это не думал. Мне просто удобно рисовать лежа.
— Вот тебе длинная палка. Рисуй стоя, как я.
Мальчик принялся ковырять в снегу палкой, а я вприпрыжку побежала домой.
МЕТЕЛЬ
Подружка Варя (она летом жила в нашем
Закончились занятия в школе, и я сразу пошла на остановку трамвая. Погода стояла ветреная. Поземка прикрывала серо-желтые сугробы на обочинах дороги неровным тонким слоем чистого снега. Люди, уткнув носы в воротники и шарфы, торопливо ныряли в подворотни. Мне не хотелось стоять на остановке под пронизывающим ветром. Но ведь обещала... Трамвай двигался медленно, постоянно встряхивая, будто утрамбовывая и без того полный вагон. Вышла. Я первый раз в этом районе. Вспомнила слова подруги: «Легко найдешь. От остановки — направо. Доберешься до конца улицы, за ней увидишь поле и дома. Иди туда, никуда не сворачивая».
Иду, иду, а конца улицы не видно. Бесконечная она, что ли? Вот и поле. Ветер рвет полы пальто и сечет лицо холодными льдинками. Прикрыв ладонью глаза, огляделась. Где же дома? Те, что у горизонта, едва различимы в белых вихрях. Ни тропинки, ни дороги к ним. Пошла напрямик. Чем дальше иду, тем глубже погружаются в снег ноги в ботиночках, отороченных мехом. Раз есть дома, значит должна быть нормальная дорога? Где же она?
А сердитый ветер хлещет еще злее. Портфель кажется все тяжелее и тяжелее. Как назло рядом ни одного человека. Да и адреса не знаю. Стыдно спрашивать: «Где живет девочка Варя Клементьева?» Зацепилась за железку, вмерзшую в землю, упала и заскользила вниз. Оказывается, под снегом ледяная горка. Портфель раскрылся, из него посыпались книги и тетради. Самолетиком вылетел листок, на котором подруга объясняла, как найти ее дом. Бросилась ловить его, но ветер решил поиграть со мной! Он то подбрасывал листок, то спокойно укладывал на чистую, словно накрахмаленную скатерть поля. Наконец, я всем телом упала на злополучную записку и долго шарила в снегу. Нашла! Чернила растеклись, но я засунула листок в карман и поплелась собирать тетрадки и выкапывать из снега едва видимые мелкие школьные принадлежности. Закоченевшими пальцами кое-как застегнула портфель, села на него и стало мне так тоскливо и неуютно, что я тихонько завыла в тон ветру. Ноги в ботиночках отороченных мехом застыли. Руки превратились в кривые грабли. Мысли тоже заледенели. Я сгорбилась и замерла.
Снег усилился. Серое, монотонное небо слилось с белой вьюгой. От солнца не осталось даже бледного расплывчатого пятнышка. Вокруг нет ничего, кроме белой непроницаемой пелены густого мелкого снега. Я на маленьком снежном островке, в холодном, грустном царстве-государстве... Поскулила еще немного. И тут зло меня взяло. Если не верну книжку, значит, буду нечестная. Если не найду дом подружки, значит, я глупая. Достала план. Вот улица. Вот дома вдали. Все правильно. Вернулась к трамвайной остановке. Рассудила так: «Вправо уже ходила. Пойду теперь влево». Улица привела к прогалку. А за ним находилось несколько домов. Подошла. Вот те на! Ходила, чуть ли не на край света, а дом номер три оказался рядом!
Варя встретила радостно:
— Я боялась, что ты в буран пойдешь. И мама беспокоилась. Хотела к трамваю идти встречать. Но мы ведь о времени не договаривались. Долго петляла?
— Все нормально. Только я в плане не разобралась, — смущенно созналась я.
Варя взяла в руки листок. И я расхохоталась так, что в животе закололо. План-то я «вверх ногами» держала! Потом мы смеялись втроем. Мама Вари напоила меня чаем и совсем не сердилась, что книга немного промокла. Потом она проводила меня до трамвая. Каким же коротким показался мне обратный путь!
ПОЧЕМУ?
Сегодня воскресенье. Во дворе холодно и сумрачно. Пошла на соседнюю улицу. Здесь ребята катаются на санках и проволочных лыжах. Я в школьной одежде, поэтому не могу себе позволить съезжать с ледяной горки в новых шароварах. Стою и грустно смотрю на радостных детей. Своих санок у меня нет, а дети здесь не делятся с чужими. И почему-то напала на меня зеленая тоска. Прижалась к столбу, закрыла глаза и всплыло далекое... первая память об уколах... Мне третий год. Лежу на топчане, обшитом оранжевой клеенкой и скулю. Страшно, невообразимо страшно... Я не знаю, что такое укол, но все плачут... и в комнате, и за дверью. Страх сковал душу и тело. Дрожит каждая клеточка, покалывают кончики пальцев, холодеют ноги. Я беспомощна перед надвигающейся неизвестностью, перед страшным словом «боль». Сжимаюсь в комок. От безысходности, не переставая, льются слезы. Я уже не всхлипываю, а просто вздрагиваю. Обессилела от волнения.