Надежда
Шрифт:
— Принесу. Вечером на чай заходите к нам всей семьей. «Копытца» обмывать будем. Не забудь.
— Керосин завезли?
— Нет пока.
— А ситро?
— Нет. Только леденцы «монпансье» в железных коробках и соленые кукурузные хлопья.
— Давай хлопьев на все...
Мы дружно едим хлопья и похваливаем мою бабушку, позволившую взять для игры целую пачку.
Солнце заглядывает в наши шатры, горячий ветер колышет белые, розовые и малиновые головки «елочек». Голосов невидимых птиц не счесть. В нашем царстве государстве мир, покой и благодать.
Глава Вторая
В НОВОМ КЛАССЕ
Из второго класса меня сразу перевели в четвертый.
На первом уроке новая
Я вздрогнула. Неужели она знает про детдом? Я же всем говорю, что раньше жила у дедушки Яши. Некоторое время я терпела нахлынувшее отчаяние, но грустные мысли все набегали и набегали. Я подняла голову кверху, закусила губу и попыталась отогнать навязчивые мысли, но слезы все равно брызнули. Они текли по рукам, капали на книгу. Я боялась всхлипнуть, чтобы соседка по парте не заметила моего состояния, но тело содрогалось, и я ничего не могла поделать. Страх, что дети поймут, отчего я плачу, еще больше усилил поток слез, а потом началась истерика. Учительница сначала удивилась, а потом сделала вид, будто ничего не произошло. «Как учительница воспринимает мое поведение? Не могу себе представить. Что думают ребята о причине моих слез? Наверное, считают, что я загрустила без своих друзей из третьего класса», — подумала я. Эта мысль обрадовала. Постепенно я успокоилась и к концу урока даже попыталась понять новую тему. На перемене дети не приставали ко мне с расспросами. Я была им благодарна. И к доске меня в этот день Анна Васильевна не вызывала.
Вот так неудачно началось мое знакомство с новым классом. Но потом все наладилось. Я не чувствовала трудностей в учебе. И это главное. А с ребятами я быстро перезнакомилась и подружилась.
СПАСИТЕЛЬ
Все еще продолжается неспешное прощание природы с летом. Уже сшиты осенние наряды лесов и полей. Октябрь вышивает на них яркие узоры. Жаркие кленовые костры, оплетенные бесконечной паутиной бабьего лета, дарят последнюю надежду на теплые яркие деньки. Капризна синева неба. Все чаще то набегают, то медленно надвигаются завесы туч и облаков, грозя дождями. И ветров ретивых карусель старательно полощет золото ветвей. Это печальный ноябрь принесет тревожную, молчаливую, усталую тишь, потом загрустит природа нудными дождями и смоет блистательное убранство осени.
А пока у нас восхитительная погода! Сегодня мы вспахали огород. Отец поручил мне отвести Чардаша на луг и спутать задние ноги, чтобы далеко не ушел. Я попросила разрешения поехать верхом. Отец ответил: «Садись и езжай».
Я и справа заходила, и слева подпрыгивала, цепляясь за гриву, — никак не удавалось взобраться на гладкий круп коня. Высокий он для меня. Мучилась я, мучилась, и придумала. Привязала Чардаша к столбу калитки и по плетню взобралась ему на шею. Потом отвязала вожжи на упряжи, гордо взглянула в сторону отца и медленно тронулась в путь. «На лошади, и черепашьим шагом?» — засмеялся отец и со всей силы хлестнул Чардаша. Тот взвился и пустился в галоп. В первый момент мои ноги подбросило чуть ли не до головы, но я чудом удержалась. Тело пронзила острая боль, и я судорожно вцепилась в густую гриву. Каждый скачок коня неприятно отзывался то в ногах, то в копчике. Костлявый хребет Чардаша долбил мои кости. Я пыталась менять положение тела, чтобы удары не попадали по одному и тому же месту. Сначала сползла на круп, там было мягче, но оттуда проще свалиться. Потом попробовала подтянуться к шее. Удалось. Зажала между ног холку лошади и буквально легла на шею. Но Чардаш вертел головой, стараясь сбросить непутевого седока. У меня закружилась голова. Снова перебралась на хребет.
Вожжи остались на плетне, поэтому я не могла управлять конем и была полностью в его власти. А он, утомленный плугом, осознав волю, несся легко и быстро. Чувствую — сбавляет ход. Но рано обрадовалась. Из переулка прямо под ноги Чардашу вынырнул грузовик, и конь наметом помчался по ухабистой дороге к скотному двору. Меня опять трепало, било, мотало... Мелькнула мысль, что в старину богатые женщины ездили боком.
Вдруг Чардаш взвился и резко остановился. Я открыла глаза. Сквозь мутную пелену разглядела мальчика, державшего под уздцы моего коня. Он подвел Чардаша к забору фермы и сказал мне: «Слезай».
Я с трудом разжала онемевшие пальцы, но сил не хватило даже шевельнуться. Тело распласталось, как отбивная на сковородке. Спаситель осторожно спустил меня в придорожную траву и сел рядом.
— Че без седла поехала?
Я молчала.
— Первый раз? — участливо спросил он.
Я кивнула, а придя в себя, тихо пробормотала:
— Как ты остановил?
— Слегой перегородил дорогу в самом узком месте. На уровне груди коня держал. Не решился он ее перескочить. Я тебя еще издали увидел. Гляжу — ветер светлый подол платья, как флаг, призывно полощет, будто о помощи просит. Соскочил с крыши и за жердью побежал. Раньше я с быками работал, но у вас к лошадям уже привык.
— Я не трусиха, больно было... — смущенно оправдывалась я.
— Понимаю. А быков боишься?
— Очень. Сколько ни пыталась, не могу свой страх перед быком преодолеть. А ведь каждый день вижу его, когда стадо с луга возвращается. Как представлю себе его огромную морду с постоянно злыми, красными, выпученными глазами, толстые складки кожи, свисающие с шеи, как мешки, слюнявые противные губы и ноздри, так даже мороз по коже продирает. Неприятное, страшное, демоническое существо! Выше моих сил даже просто стоять рядом с ним. Раз он погнался за мной, так только чудо меня спасло. В столб бык врезался. После пережитого страха я готова километр крюку давать, только бы не встречаться с этим чудовищем.
— В войну в нашем колхозе не хватало лошадей, и свои огороды селяне пахали на быках. Только вот приучать быков трудиться ни у кого из местных жителей не получалось, поэтому брали обученных в соседнем районе. Я шустрый был, животных любил и понимал. Посмотрел, как обхаживают быков, и сам рискнул попробовать. И вскоре по селу пронесся слух, что четвероклассник Коленька, сын поварихи, научился «обламывать» упрямых быков.
— Расскажи, как ты их обучал? — не сдержала я своего любопытства.
— Первый раз я взял с собой двух друзей, и мы пошли в колхозный сарай. Каждый бык жил в отдельном загоне. Я залез на стропила, специальным узлом завязал веревку, накинул петлю на рога и туго затянул. От боли бык звереет. Но я натянул конец веревки так, что он будто завис. Потом второй петлей поймал нос быка, а друзья, растягивая концы веревки в разные стороны, сжали его морду до боли. Взнузданный таким образом, он не способен сопротивляться. Не сразу удалось петлю накинуть, быку не нравится присутствие посторонних, и он сердито водит тяжелой головой, выказывая недовольство. Потом улучил момент и набросил на шею животного тяжелое деревянное ярмо и, стоя на заборе загона, закрепил его ремнями и приладил оглобли саней. Готово, зверь запряжен! Осталось сбросить веревки со стропил и отвязать цепь, которой он прикован к столбу.
Бык, почувствовав свободу, вырвался из сарая и помчался, не поймешь куда. Как танк пер, не видя ничего перед глазами. Я весь в напряженном внимании. Вожжи натягиваю, маневрирую, чтобы сани не перевернулись. А то ведь зашибет! Понимаешь, бык — скотина глупая, носится до тех пор, пока все его огромное тело не начинает ходить ходуном. Он хрипит, беспрерывно мочится, пена хлопьями висит на бороде, что делает его еще более страшным. Потом он внезапно останавливается, тупо смотрит перед собой, тяжело дышит и дико, неприятно ревет. У меня руки холодеют до локтя, по спине мороз бежит. Передохнув, бык вновь начинает мотаться по двору. Я ни на минуту не выпускаю вожжи, вздрагиваю, когда сани кренятся или со всей силы ударяются о столбы ограждения двора. Наконец, бык измотан. Он останавливается, опускает голову и хрипло дышит. Его огромное тело мелко дрожит. Колени подгибаются. Бык оседает на снег. Ребята быстро привязывают его за ближайший столб. Я слезаю с саней и растираю затекшие пальцы, — спокойно по-деловому закончил рассказ Коля.