Надежда
Шрифт:
— Долго обучаешь?
— Неделю.
— А почему зимой?
— Летом опасно. Скотина телегу в клочья разобьет, и от меня ничего не оставит. Бык — тупое и жестокое животное. И что ему в башку взбредет, никто не знает? Прошлым летом молодую учительницу физкультуры до смерти забодал. Гнал по всему селу. Она вскочила во двор и в ясли с сеном закопалась. Он и там ее нашел. Не смогли спасти.
— А ты не боишься?
— Нельзя бояться. Скотина чувствует страх человека. А у меня жуткий азарт появляется от сознания того, что командую этой махиной. Азарт отметает страх, но не разум. Я будто начинаю понимать, как он поведет себя. И от этого еще уверенней себя ощущаю.
— Отдохнула? Попробуй встать.
Я медленно поднялась. Стоять могла только в позе «ноги циркулем».
— Дойдешь сама? Помочь отвести коня на луг? — заботливо предложил мой новый знакомый.
— Не надо. Спасибо тебе. Чей ты?
— Мы этим летом из Мордовии переехали. Сытней в ваших краях.
— Ну, пока, — сказала я, нащупывая за пазухой путы.
Но Коля уверенно положил руку на шею Чардаша и пошел рядом.
— Вдруг опять взбрыкнет, отвечай тогда за тебя, — улыбнулся он.
Страх прошел, но мне было приятно идти с уверенным в себе кареглазым крепышом, и я не стала возражать.
— С кем ты приехал? — нарушила я молчание.
— С родителями. Папа — инвалид войны, мама раньше была поварихой в колхозе, а теперь на ферме работает. Я маленьким в ясли ходил. Из яслей в ветлы убегал и солдатиков пас. Строил им дом, изгородь. Мог целыми днями там играть. Когда подрос, желуди для семьи собирал. Мы их сушили и дробили. Они на вкус как мыло. Бывало, как поем их, в желудке тяжело становилось, но зато голода не чувствовал. Я сам на дуб залезал и тряс ветки. Семь лет мне было. Слезать долго и тяжело, так я на самую верхушку забирался, она изгибалась, наклонялась, и я на соседнее дерево перебирался. Еще грачиные яйца приносил и праздник дома устраивал. Мало на трудодень давали. Если норму трудодней не выработаешь, так часть огорода отрезали. А у меня еще сестра больная. Она, когда в седьмом классе к выпускным экзаменам готовилась в калиновом кусту, нечаянно заснула и свалилась на сырую землю. В один день парализовало.
Мы на самом берегу реки Мокши жили. Я сызмальства бойкий. С дровами у нас туго было. В лесу не разрешали даже сушняк собирать. Сажали. А у нас лодка была деревянная, самодельная. В половодье река тащила бревна. Я на лодке маневрирую между льдин, чтобы не затерло, крюком бревна зацепляю и к берегу волоку, на мелководье. На всю зиму запасал.
— Родители разрешали? Ведь опасно! — я испуганно всплеснула руками.
— Так большой уж был. Десяти лет. К тому же юркий и настойчивый. А еще мы кору с тальника сдирали и сдавали в колхоз. Он хорош для дубильных работ. Рыбу с друзьями ловили. Как лошадь светлой масти, так без хвоста. Из конского волоса леску делали. Сомы по пуду попадались. За пуд рыбы два пуда ржи давали. Из ветлы пилили два круга, в них набивали чугунных осколков, чтобы не скользили и растирали зерно в муку. А у вас тут каменные жернова.
Еще рыбу бреднем ловили. Разрешали. До часу ночи ловим, потом снасти бросаем сушить и идем на конный двор спать в плетеных кошулях, чтобы рано утром сразу идти на работу в колхоз. Перебудем ночь, а чуть рассветет, бригадир задания раздает. Как-то я на ходу заснул, а бык до конца пашни дошел и стоит, ждет. Бык никогда сам не сворачивает. Мама мне на обед в поле приносила толченую картошку как взрослому кормильцу.
Сено на рыдванах (повозка с высокими бортами из жердей) любил возить. После взвешивания разрешали немного сена оставлять на дне повозки. И мы, проезжая мимо рынка, продавали его за настоящую мучную лепешку. Счастье какое было!
Меня
— За вином? — подняла я на Колю удивленные глаза.
— Нет. Там в баках барда (отходы виноделия) стояла во дворе. Ее черпаками в мешки наливали. Пока восемнадцать километров едем — жидкость вытекает. Дома самых крупных опарышей (личинки мух) из гущи вынимали, и мама пекла сладкие лепешки. А как-то зимой поехали мы за дровами для школы. Помню, я в лаптях, голодный. До леса восемь километров. Подъехали, стали вдоль леса. А бык у друга надумал в сосны махнуть. А мой — за ним. Ты же представляешь, назад-то сани не повернешь! Сосны рядами стоят. А через весь лес ехать — далеко. Пришлось несколько сосен вырубить, чтобы сани развернуть. Замаялись. А назад в гору бык не хочет идти, тоже обессилел. Так я брал кожуру картошки или клок сена — и в нос ему. Он за мной тянется, и кое-как взбираемся. Скотине тоже тяжело на голодуху работать.
— И в нашем колхозе тоже случается по весне коров на веревках подвешивать. Ноги их не держат от недоедания. Некоторые до зеленой травы не доживают.
— Все равно у вас лучше. У нас, когда лебеду всю съели, взялись за клевер. Головки сушили, мяли и хлеб пекли. А потом на липовые листья перешли. Бывало, принесу два мешка, а из них две буханки всего-то получается. А ежи вкусные, жирные. Грачи — вонючие, худые, одни кости. Суп из них варили. Ты лопухи ела?
— Нет, листья липы очень люблю и луговые хлебники.
— Попробуй. Как лопух на цветок стебель отрастит, так сламывай его и жуй. На вкус — капустная кочерыжка, только сочнее. Руки и язык от него коричневыми становятся. Мама говорит — много в нем дубильных веществ.
— Желудки укрепляли, — засмеялась я.
— А раз чуть не погиб по случайности. Хлеб мы возили в государство. Видела, какие бывают хранилища?
— У нас на станции их три. Самые высокие строения во всем районе.
— Значит, представляешь. Так вот, привезли мы просо. И по половине мешка по трапу несем наверх. Идем гуськом. На самом верху я оступился и упал в хранилище вместе с мешком и, как с горки, качусь вниз. Просо-то скользкое! Плыву внутри амбара все ниже и ниже, остановиться не могу. Со всех сторон на меня зерно сыплется. Начал тонуть. Ребята испугались, стали пустые мешки кидать в амбар, дорогу наверх выстилать. Еле выбрался.
— У нас двое ребят заигрались в силосной яме, а когда началась загрузка, они не смогли вылезти из-под силоса. Вечером родители хватились, да поздно, — закончила я свой рассказ на печальной ноте.
Грустить не хотелось, и я сменила тему.
— Праздники у вас бывали?
— Конечно. Пасха. Яйца с пригорка катали. Кто мячом в яйцо попадет, тот яйцо себе забирает. Еще в лапту, чижики, городки играли. Я маткой был, старшим, значит, в игре. Когда в лес по грибы отпускали — тоже праздник. Только редко такое случалось. Уматывались на работе. А еще интересно было в праздник смотреть, как взрослые бои устраивали.
— Всерьез дрались? — изумилась я.
— Да!
— Зачем?
— Так принято. Собирались три мордовских соседних села и три русских. Сначала выходили силой померяться самые маленькие, затем взрослые. Кулачный бой до первой крови. Правила строгие: лежачего не бьют, если человек наклонился, значит, не хочет больше драться, и уже никто его не тронет. Если кто посмеет, его накажут. Потом отдыхали. Водку пили. И женщины дрались.
— А они зачем?
— Может потому, что пьяные. За волосы друг друга таскали. Бывало, на Масленицу глянешь на реку — на льду всюду пятна крови.