Надежда
Шрифт:
А сбросил ветер искристые одежды для того, чтобы ночью обрядить деревья в пушистые, белые, праздничные меха. И вот идем мы сегодня с вожатой на экскурсию на завод «Предохранитель» и наслаждаемся природой.
Оказывается, таких заводов в нашей стране только три!
Всем понравилось, что в цехах очень чисто и много фрезерных и токарных станков. Потом мы увидели надпись на двери «Револьверный цех» и удивились: «Оружие делаете?» Оказалось, что у станков такое название. Мы забросали главного инженера вопросами и попросили разрешить нам обучаться работе на станках.
— Вы деревенские, ваше дело — колхоз, а мы — станция, железнодорожный поселок городского типа, поэтому наши дети должны учиться заводским профессиям.
— Какой же у вас город? Такие же огороды, скот, хаты, как у нас, только много крыш под железо и черепицу, потому что богаче живете.
— Неважно, какие дома. Важно, какой статус имеем, — гордо сказал инженер.
— Так нечестно. Наши школьники круглый год вкалывают в колхозе, а ваши дети даже на субботниках не работают. Подметут территорию завода — и по домам. У нас даже одно общее название села, только речка разделяет его пополам? — возмущались мы.
Вожатая молчала. Хорошее впечатление от завода было испорчено, и мы уже без интереса пошли на маслозавод. Встретил нас директор радушно. Показал цеха и стал рассказывать о достижениях.
— Наш завод входит в десятку лучших в стране по качеству продуктов. Очень вкусное у нас масло. Девяносто три процента мы продаем за границу, пять процентов — отсылаем в Москву, а два — в областной город.
— А нам? — нечаянно вырвалось у меня.
— Если вдруг сбой произойдет и получится брак, например, сметана перекиснет, тогда это масло в свой магазин отправляем, — деловито ответил директор.
— Что же получается? — загалдели ребята. — Мы свежее молоко сдаем на завод, а масло нам достается только бракованное?
— И за гречкой в город ездим, и за сахаром тоже, — зашумели школьники с задних рядов.
Директор удивился:
— Надо гордиться своим селом, заводом, а вы возмущаетесь! Странное у вас воспитание.
Подавленные и недовольные, мы замолчали.
— Вы масло дома делаете. У вас у всех есть в хозяйстве корова. А городской где возьмет? Совести у вас нет, — закончил директор строго.
— А много мы его видим, масла-то? Сама его делаю, но только один раз за лето. Бабушка соберет четверть сметаны, а потом я кладу ее на колени и трясу. Получается кусок примерно с килограмм.
— А ты не ленись, чаще тряси, — пошутил директор.
— Чего трясти? — взорвалась я. — Я же каждое утро ношу молоко в «государство».
— Нам же по весне из сельсовета в каждый дом разнарядку приносят на молоко, яйца, шерсть и многое другое. Вам на станцию не присылают, хотя у всех во дворах скотина! Раньше у некоторых селян по две коровы было, так запретили. У нас в прошлом году корова двумя бычками отелилась, так сразу потребовали одного в колхоз сдать. А сена вольного не дают. Сколько травы в лесу пропадает?! Люди на болотах по кочкам траву все лето сшибают. Сосед накосил в лесу своим козам, так председатель лично на лошади подъехал
Директор развел руками:
— Ребята, это не ко мне. Я проблемы своего завода решаю. Рабочие мною довольны.
— Мы понимаем, что вы ни при чем. Обидно за сельских. Вроде не родные для государства, — не сдержался Эдик Набойченко.
— Со временем и у вас все наладится, — попытался успокоить нас директор и скрылся в цеху.
Возвращались домой молча.
СТАРЫЕ ФОТОГРАФИИ
Люблю рассматривать фотографии в альбоме. Вот довоенные. Мать с группой студентов. На доске написано «отличники». А на этой — молодые красивые моряки. На обороте дата — тысяча девятьсот сорок второй год.
— Они живы? — спрашиваю у матери.
— Из этих один наш отец домой вернулся.
— И вообще никто-никто из друзей не выжил? — испугалась я.
— Почему же? Вот Аркадий Никитович. Он недавно приезжал к нам в гости из города Энгельса. А этот в штатском — Борис Михайлович. Врачом работает.
— А почему наш отец теперь не военный? Ему форма идет.
— Гражданский он человек. Война заставила погоны одеть.
— А почему в альбоме фотографии выпускников школы с сорок шестого года начинаются?
— Отец школу после войны принял.
— Какие первые выпускники старые, совсем как тети и дяди! — удивилась я.
— Во время войны учиться не было возможности, школу они заканчивали уже взрослыми.
— А эти молодые, но тоже очень серьезные.
— Это выпускники семилетки пятьдесят второго года. Им по четырнадцать лет. И войну, и разруху в детстве захватили.
— Почему десятиклассников мало в классе?
— Многие не имели возможности учиться. Семьи кормить приходилось. По закону в четырнадцать лет человек уже взрослым считается. Но самых способных мы старались удержать в школе, — объяснила мне мать.
Я вздрогнула. С фотографии на меня смотрели глаза любимой подруги Лили из городского детдома.
— Кто она? Лицо этой девочки мне давно знакомо, — непроизвольно вырвалось у меня.
— Она с Нижней улицы. Всю жизнь здесь живет. Похожие люди встречаются часто. Их двойниками называют, — пояснила мать.
На диван присела бабушка.
— Вот я в молодости с моей подругой детства, — указала она на двух красивых скромных девушек в странных высоких ботинках, зашнурованных до колен.
Тут же я увидела на фото мужчину без руки, сразу вспомнила инвалидов войны на каталках и спросила бабушку:
— Почему в деревне нет нищих? В городе их много. Среди них даже женщины попадаются.
— В деревне зимой им не прокормиться.
— Почему я никогда не видела детей-побирушек?
— Бог с тобой! Как же нужно опуститься взрослым, чтобы заставлять детей просить милостыню?!
— А кто это?
На фотографии пухленькая девушка в светлых завитках волос с большими круглыми, чуть навыкате, темными глазами.