Надежда
Шрифт:
Я тогда удивилась, что бабушки тоже бывают сиротками. Странно. У нее — дочь, зять, внук. Почему она сирота? Может, ее мало любят? Значит, и старому человеку тоже нужно, чтобы его любили? Мне жалко бабушку больше, чем себя. Меня никто не должен любить. Я чужая. А она родная, но ей очень мало уделяют внимания. Ее работу и заботу воспринимают как должное, вроде бы она, как и я, отрабатывает свой хлеб. Ей еще хуже, чем мне, обидней и горше. Не по своей воле она здесь живет. Мать вызвала нянчить маленького Колю. И пенсии у нее нет. На Пасху услышала, как бабушка
— Праздник нынче, вот управлюсь и к соседкам пойду.
— Что вы там не видели? — недовольно возразила мать.
— А на кухне одной интересней? Все соседки в плюшевых полупальто, а я в потрепанной фуфайке который год хожу. И в коровник, и на праздник одна одежда...
А может, мне только кажется, что ее мало любят? Отец ко всем внешне безразличен. У него все внутри. Он всегда без эмоций. Делами отношение человека к человеку определяется. Вот картошку мы всей семьей сажаем и пропалываем. Это тоже внимание. Но у бабушки никогда не бывает выходных, и в кино она не ходит. А, наверное, ей хочется! Нет, все-таки мало о ней заботятся. Наверное, правда, обе мы сиротинки.
СУНДУК
— Бабушка, когда вы покажете мне все, что храните в сундуке? — спрашиваю я.
— Некогда, подожди. На Успенье, — отвечает она на ходу.
Я сгораю от любопытства, но терпеливо жду. В праздник накормили скотину, пообедали и сели с братом на лавку. Бабушка сняла крышку с сундука, и я поняла, что огромный замок висел на ней для «проформы». На полу мы расстелили газеты, и бабушка принялась выкладывать свое богатство. Сверху лежали кусочки сатина, которые мы с ней покупали в сельмаге под яйца, сверток тюля и скатка льняных рушников.
— Эти льняные полотенца я еще до свадьбы совсем молоденькой ткала. Последний рулон остался. А скатерти — послевоенные. Недосуг было ерундой заниматься. Работать много приходилось.
— А где ваш ткацкий станок?
— Не смогла сюда перевезти. Большой очень был. Продать пришлось. Только прялку с собой захватила.
— А этот ковер тоже сами ткали?
— Конечно. В эту пору жизни я все своими руками делала. С детства куда как предостаточно поднаторела во всяких девичьих ремеслах. Для меня они — сущая безделица. В них я находила тихую радость безмолвного уединения для проявления фантазии в рисунках своих изделий. И мужские хозяйственные дела освоила. Жизнь заставила... А в этой юбке я после замужества ходила на все праздники. Муж подарил на первое совместное Рождество. Видишь, какое качество, какая выработка хорошая?!
— А зачем понизу плотная бахрома пришита?
— Чтобы край не обтрепывался. Вещи на всю жизнь покупались. Белую блузку на рождение сыночка муж привез. Клара в ней в институт ходила. Теперь тебя дожидается.
— А свадебное платье не сохранилось? — спросила я.
— Откуда быть свадебному платью? После гибели родителей, я в деревню попала, к дальней родне. В одном платье переехала к мужу.
Она развязала изношенный головной ситцевый платочек, вытащила из него белую исподнюю мужскую рубашку
— С тех пор не стиранная. В ней запах мужа и мои слезы, — прошептала она. Потом перекрестила рубашку и снова спрятала на самое дно сундука.
— Бабушка, почему не носите эту шальку? Красивая какая!
— Память. Первый подарок Илюши перед свадьбой. Пусть до последних дней со мной пребывает. В ней тепло его любви осталось. Только первого сентября на день рождения надеваю, даже на улицу не выхожу в ней.
В этот момент я подумала, что бабушка живет прошлым.
— Что это там ленточкой перевязано? — осторожно спрашиваю я, а сама боюсь, что бабушка в таком волнении больше не захочет рассказывать обо всем.
Но она уже положила коробочку к себе на колени и, не давая нам в руки, стала показывать фотографии.
— Папенька, доктором служил. Он единственный в своей семье в люди вышел. Маменька к музыке способности имела большие, но болела очень.
— Какое красивое кружевное платьице на вас!
— Здесь мне шесть годков. Еще панталончики кружевные носила. Забот никаких не знала в детстве. Гостей помню. Мужчины все больше солидные, бородатые, женщины красивые, ласковые. Отца уважали, говорили — талант. Да, видно, Господь много счастья не дает в одни руки.
Из бумаги выскользнули на пол медали. Мы с братом бросились их поднимать и столкнулись лбами. Бабушка даже не заметила. Она была погружена в свое самое счастливое, но такое далекое время.
— Ба, вот эти медали военные, они дяди Толины, а эта за доблестный труд чья?
— Моя. Лучшей по колхозу признали в войну. И раньше первой была, но наград не давали, только хлебом премировали. Не принято было награждать. Не про то забота была. А теперь вот даже пенсии не дали.
Бабушка бережно взяла медали в руки.
— Прочитай, детка, что на них написано. Глаза мои слабые.
Я прочитала.
— Письма сыночка почитай, — опять попросила бабушка.
Я читала, а она смотрела в сторону угасающего солнца отсутствующим взглядом, и я не понимала, слушает ли она меня или пропала в коротких счастливых годах замужества, а может, в трудных и голодных, военных? Мой размеренный тихий голос погружался в серость комнаты. Силуэты расплывались, а я все читала и читала, пока глаза различали черные значки ушедшего счастья прошлой жизни. «Смерть все унесла, и все освятила», — пробормотала бабушка, будто в забытьи.
Залаяла собака. Бабушка заторопилась зажечь керосиновую лампу и принялась убирать вещи в сундук. Я ушла разжигать керогазы и толочь в огромной деревянной ступе мак на вареники к ужину.
ХОТИМ ВМЕСТЕ И С ВАМИ
Громкий стук в окно разбудил нас в четыре часа утра. Накинув фуфайку и сунув босые ноги в валенки, первой выскочила мать. Через минуту позвала отца: «Беги в школу. Лошадь запряги. В больницу детей надо везти. Уроки за тебя проведу, если не успеешь вернуться».