Надежда
Шрифт:
Ветер завывает и скребет снегом о стены. Замерзла. Надвинула на лоб шапку-милицейку, которую давным-давно подарил мне дед Яша, и присела на корточки, прижавшись к двери. Так теплей.
Вспомнила снежную бурю на прошлой неделе. Долго ворота откапывала. Бабушка уговорила надеть шальку, но через двадцать минут я влетела на кухню, растирая замерзшую голову, и опять натянула ушанку. А на следующий день ребята встречали закутанных в шали девчонок дружным смехом: «Кулемы, зимы испугались». Я возмутилась и объяснила подругам, что в шапках намного теплее, чем в платках,
Наконец, пришли еще две девочки из нашего класса.
— Чего так поздно? Я совсем околела, — недовольно буркнула я.
— А ты бы еще в пять появилась. Ума нет.
— Так ведь сказано к семи.
— Если все, что говорится, да еще и выполнялось бы, так давно бы коммунизм был, — засмеялась Валя.
— Вот и надо стараться.
— Не будь занудой. Мамаша погнала?
— Нет, сама.
— Это же колхоз, а не школа, где все по звонку.
Я промолчала.
Зашли на «кухню». Подвыпившие мужики встретили нас пошлыми шутками. Нина из шоферской семьи, поэтому грубо оборвала рабочих:
— Мы помогать пришли, а не вас выслушивать! Нам еще уроки делать.
— Девочка, сбегай за самогоном к Даниловне, — протянул мне грязную бутылку беззубый старичок с венчиком сивых волос на костлявой лысой голове и мутными глазами.
— Не пойду, — осмелела я.
— Нехорошо. Старый человек просит.
— А если попросите своровать, я тоже должна буду вас послушать?
— Ну, то воровать.
— Пить тоже не хорошо, — сказала я как можно вежливее.
— Лекцию пришла читать, вздорная девчонка, — сделал обиженное лицо плюгавый старичок.
— Нет. Где картошка?
— В углу. Котел на печи, дрова у окна, — рявкнул тот, что моложе, не отрываясь от карт.
— В чем картошку мыть? — обратилась я к упитанному старику.
Тот тупо глянул перед собой, а потом, брызгая слюной, расхохотался мне в лицо:
— Ха! Умереть, не встать! На... ее мыть? Свинья потому и свинья, что грязь любит.
Я брезгливо отвернулась. Валя занялась печкой. Нина пошла в колодец по воду, а я принялась перебирать картофель, счищала липкую холодную грязь. Набрала уже два ведра гнили, а целых картофелин так и не обнаружила.
— Скажите, пожалуйста, что мне варить поросятам? Здесь только гнилая картошка, — спросила я четвертого, самого молодого колхозника.
— Ее и вари, — не оборачиваясь, спокойно сказал он.
— Они будут есть? И не заболеют?
— С голодухи что угодно съедят, — безразличным тоном подтвердил работник.
Не могли мы грязную и гнилую картошку в котел бросать. Подогрели воду, помыли, обрезали гниль и поставили варить. Старичок сочувственно поглядывал на наши по локоть красные руки и вздыхал. Молодые не переставали «проезжаться». Нина сначала огрызалась, а потом достала учебник, села к окну и громко приказала:
—
Конечно, взрослые ее не послушали. Мне надоело слушать грубые, насмешливые прибаутки, и я уговорила девочек пойти посмотреть поголовье. Толстый старик предупредил:
— Не советую. Увидят вас, жрать начнут требовать.
Мы все равно пошли. Открыли подпертую вилами дверь и заглянули за дощатую перегородку. Разных размеров, тощие, с удивительно длинными мордами поросята кинулись на доски. Я испуганно отпрянула:
— Они домашние или дикие?
Девчонки рассмеялись:
— Носы кажутся длинными, потому что морды худые.
Старик был прав. Мы напрасно «разворошили осиное гнездо». Дикий визг голодных поросят разнесся по округе. И чего я не послушала старого человека? Скотина-то в чем виновата? Жалко их, особенно маленьких. Мы не стали хорошо разваривать картошку, насыпали ее в ведра, добавили снегу, чтобы скорее остыла, и понесли в свинарник. Ведра старались поднимать выше загородки, боясь, что животные откусят нам руки. У корыт завязалась настоящая борьба. Взрослые отталкивали и отбрасывали малышей. Я перетащила палкой одно корыто в сторону, чтобы из него поели маленькие, но фокус не удался. Пришлось кормить их после того, как насытились взрослые особи.
Дома ничего не рассказала о своей работе, только теперь, наученная горьким опытом, ходила на ферму к восьми.
Потом подошла моя очередь дежурить в «питомнике». Там выращивали совсем маленьких поросят, которых только отняли от свиноматок. В сарайчике было немного теплей, чем в свинарнике. Женщина крикнула:
— Двери прикрывайте, деток застудите.
Мы огляделись. В загоне на соломенной подстилке лежали, прижавшись друг к другу, десятка три чистеньких розовых поросяток.
— Какие хорошенькие! — воскликнули мы хором.
Женщина, обрадованная похвалой, улыбнулась, а потом пожаловалась, что похлебку не на чем разогревать, что сквозняки — главная беда, что молодняк, как дети малые, простужается.
— А вы их тоже гнилой картошкой кормите? — осторожно спросила я.
— Пусть только попытаются гнилья привезти! Я не только бригадиру, самому председателю разгон сделаю! Молока для самых маленьких этой зимой вытребовала. Жалко их, вот и воюю. А чуть подрастут, начнутся хождения: «Тому начальнику, другому... Попробуй, не дай...» Ладно. Займитесь делом. Надо дыры во втором загоне соломой заткнуть.
— На подстилку вам много соломы дают, — заметила я.
— Дают, да поддают! — усмехнулась женщина. — Сама на санках вожу, из-под снега выкапываю. Председатель приказал скотникам обеспечивать меня. Да они без бутылки не едут в поле. Где мне зелья для них набраться? Дешевле самой таскать.
Мы быстро выполнили свою работу, и тетя Аграфена отпустила нас домой пораньше.
Еще в телятнике работали. Телята такие ласковые, руки облизывают, головами трутся. Глаза у них огромные, добрые, грустные. И характеры, как у людей, разные. Мы это в первый же день заметили. Телятницы разрешили нам самим выбрать себе подшефных.