Надежда
Шрифт:
— Ага, так вот почему в тот миг Вася «услышал» о своей скорой смерти! — смекнул Серапионыч. — Это «высшие силы» его предупреждали об опасности. И Анна Сергеевна непременно его бы утопила, если бы не вы, Наденька.
— Возможно, что так, — не очень уверенно согласилась Чаликова. — Ясно одно: из трех покушений только одно произошло в «нашем» прошлом — попытка отравления на бульваре. А два другие, на речке и в лесу, угрожали не нашему, а «параллельному» Васе Дубову. Кстати, Владлен Серапионыч, как вы думаете — если Вася и впрямь не просто исчез в кристалле, а попал на «Третью планету», встретит он там своего двойника, или нет?
— Наверно, он сам обо всем расскажет, когда вернется, — оптимистично заметил доктор.
— Вы в этом уверены?
— Что расскажет — не знаю. А что вернется — уверен.
— А
— А как же тогда Василий Николаич оказался по ту сторону экрана? — задумчиво промолвил Серапионыч. — Нет, право же, в вашей теории что-то не сходится.
— Но зато она многое разъясняет, — возразила Надя. — Например, то, что мы вечером застали вас дома, хотя вы в это время были на лекции. Я уж не говорю про корейский самолет. Кстати, как вы думаете, отчего наши доблестные противовоздушные оборонщики его не сбили?
— Ну, право, не знаю, — чуть растерялся Серапионыч. — Наверное, чтобы не вляпаться в еще один международный скандал?..
— Владлен Серапионыч, сейчас я скажу еще одну жуткую глупость, которую не решилась бы сказать никому другому, даже Васе. — Надя чуть не на ощупь нашла чашку и отпила «для храбрости» еще пару глотков. — Мне кажется, «параллельный мир» теряет всякий смысл, если он мало чем отличается от нашего. «Мир Царь-Города» — это, в сущности, наш мир, но только застрявший в техническом развитии. А в остальном то же самое, со всеми нашими пороками — завистью, корыстью, жлобством и далее по списку. Вот почему и Анна Сергеевна, и Каширский, и эти негодяи Михаил Федорович с Лаврентием Иванычем так вольготно там себя чувствовали, а Александр Иваныч как здесь был «белой вороной», так и там. И даже священническая ряса, кажется, не очень-то помогала… Или я и впрямь несу полную чушь?
— Ну, одной чушью больше, одной меньше — невелика беда, — отшутился доктор, хотя слушал Надю очень внимательно и вовсе не считал ее слова чушью.
— Тогда я продолжу. По-моему, «Третья планета» должна отличаться от нашего мира не столько внешними приметами, сколько чем-то иным, внутренним — в отношении людей друг к другу, к природе, к обществу. Это трудно объяснить словами, но вы меня, наверное, понимаете?
— Пытаюсь, — усмехнулся Серапионыч, — хотя и с переменным успехом. Если позволите, Наденька, я вам задам наводящий вопрос. То, что вы говорите о морально-нравственных особенностях «Третьей планеты» — это ваши фантазии на уровне благих пожеланий, или нечто большее? Боюсь, что у нас маловато «информации к размышлению». Только то, что Солнышко вырос и стал художником. Так ведь он мог стать художником и в нашем мире, если бы не трагическая случайность.
— Действительно, информации маловато, — со вздохом согласилась Надя. — Но в свете нашей «теории Третьей планеты» можно иначе взглянуть на то, что мы наблюдали вчера после предполагаемого «раздвоения». Вот хотя бы случай с корейским самолетом. Да, возможно, не хотели вызывать скандал. А может быть, офицер, который в «нашем» мире не задумываясь нажал бы на кнопку, вдруг подумал о людях, и рука дрогнула? И если так, то значит, что-то все-таки сдвинулось с мертвой точки!
— Хорошо бы, коли так, — пожал плечами Серапионыч. — Да как-то, знаете, сомнительно.
— А как хотелось бы! — вырвалось у Нади.
Михаил Федорович смолоду отличался предусмотрительностью и, затевая какое-то дело, даже самое «ва-банковое», старался не только просчитывать ход событий, но и быть готовым к любому повороту.
Задумывался Михаил Федорович и над таким вопросом — а что будет, если с царем Путятой что-то случится? Ответ был один — если даже с Путятой что-то случится, царь должен оставаться на престоле. Как это обеспечить на практике, Михаил Федорович поначалу не знал. Выход отыскался как бы сам собой, когда Глеб Святославович, среди прочих мелочей царь-городской жизни, доложил ему о некоем Макарии Галке, скоморохе из Потешного приказа, очень похоже изображающем царя Путяту (или, точнее, будущего царя — разговор имел место незадолго до отречения Дормидонта). Михаил Федорович попросил узнать
Особое распоряжение последовало на следующий день после гибели князя Борислава Епифановича. Михаил Федорович понял, что если он не предпримет самых решительных действий, то в ближайшие дни его «тайной власти» может придти конец. И тогда был задействован проект «Преемник-2». Глеб Святославович перевез Галку в свой городской дом, где держал чуть не взаперти, а в свободное от других дел время натаскивал бывшего скомороха в том, что и как говорить в образе Путяты. Впрочем, Галка был парнем смышленым и все схватывал на лету.
Не менее смышленым парнем был и сам Глеб Святославович. Хотя Михаил Федорович, по обыкновению, не говорил своему помощнику, для чего ему так срочно понадобился Путята-Галка, но Глеб Святославович прекрасно понимал: что-то произойдет, и очень скоро.
«Что-то» произошло стремительно и неожиданно. Почти одновременно погибли и Михаил Федорович с Лаврентием Иванычем, и царь Путята; в городе начались беспорядки, правительство разбежалось кто куда, и Глеб Святославович остался, имея при себе скомороха Галку и широкую агентурную сеть Михаила Федоровича. Сначала он растерялся, не зная, что делать, но осознание того, что пришел его «звездный час» и лишь ему по силам не дать родной стране погрузиться в пучину, заставило Глеба Святославовича собрать всю волю и действовать четко и напористо. Конечно же, разыскать немногих оставшихся в столице влиятельных представителей светской и духовной власти и предъявить им «чудом спасшегося царя Путяту» для Глеба Святославовича особых трудностей не составляло. Трудности были совсем иного рода. В своем деле Глеб Святославович был знатоком и умельцем высочайшего уровня, ничем не уступающим Михаилу Федоровичу, а кое в чем и превосходящим его, но, в отличие от Михаила Федоровича, он не обладал широким взглядом на происходящее и имел весьма приблизительное представление об управлении государством.
Отдавая себе отчет в собственных недостатках, Глеб Святославович понимал, что в одиночку ему не справиться, даже если он сумеет всех убедить, что Галка — это и есть Путята. Нужен был знающий и деятельный человек, который стал бы при лже-Путяте, хотя бы на первых порах, тем, кого на Востоке зовут Визирем, а на Западе — Первым Министром. У Глеба Святославовича, в отличие от Михаила Федоровича, времени на раздумья не было совсем, и решение приходилось принимать на ходу.
В самый разгар беспорядков под стенами городского острога собралось десятка с полтора оборванцев, весьма похожих на Петровича. Размахивая палками и ржавыми ножами, они требовали выдать им боярина Хворостовского — утеснителя простого народа и главного ворога невинно убиенного Государя-батюшки, в противном же случае грозились разнести острог по бревнышку. (Правда, как они собирались это делать, оставалось не совсем ясно, так как темница была выстроена не из бревен, а из камня). Начальника острога на месте не оказалось — он побежал спасать от погрома свое имущество — а его подчиненные с перепугу вывели незадачливого боярина из тюрьмы и сдали его оборванцам. Однако, к удивлению охранников, вместо того, чтобы тут же растерзать ненавистного богатея, оборванцы посадили его в невесть откуда взявшуюся добротную карету, запряженную тройкой упитанных коней, которые унесли Хворостовского в неизвестном направлении.
Вскоре карета остановилась у крыльца третьеразрядной корчмы на краю погоста, где ее уже поджидал Глеб Святославович. Обменявшись на ходу несколькими словами, они оба вошли в корчму, где и произошла известная сцена встречи и примирения двух врагов — царя Путяты с боярином Хворостовским. Причем Галка играл свою роль настолько вдохновенно, что даже Глеб Святославович на мгновение почти уверовал, что перед ним настоящий царь Путята, хотя сам не далее как вчера втолковывал бывшему скомороху, что, как и при каких обстоятельствах тот должен говорить.