Надежда
Шрифт:
Он вернулся на перекресток.
— Никого нету.
Они пошли дальше.
Матросу в это время снилось, что они с Томми гоняют по двору фермы большого гуся, а Фрида стоит у дверей сарая и смеется. Сам он никогда не был на фермах, но такую сцену видел когда-то в кино.
Он проснулся в шесть утра и окликнул:
— Томми!
Никто не ответил ему.
Он повернулся на живот и посмотрел вниз.
Труба была пуста. Мальчика не было.
Майк подумал, что Томми ненадолго вышел из щели и сейчас вернется. Он положил голову на руки
Снова его разбудил шум оклендского девятичасового поезда. Было уже совсем светло. Он понял, что проспал не меньше двух часов.
Майк посмотрел вниз. Мальчика не было.
Матрос в тревоге соскочил со своей верхней трубы. Нижняя была пуста. Ее отполированная поверхность тускло светилась.
В голове у Майка мелькнуло подозрение. Он поспешно схватился за карман на поясе, где лежали деньги. Тонкая пачка долларов была на месте. Он пересчитал их. Семнадцать долларов.
Ему стало стыдно. Он покраснел и в растерянности сунул руки в карманы нового комбинезона. Больше ждать здесь Томми не имело смысла. Мальчик отсутствовал уже около двух часов. Это не могло быть случайностью.
Майк подумал, что, может быть, ночью мальчику стало совсем плохо, и он, не желая будить его, выбрался из щели на улицу, где его и подобрали.
Матрос вышел на улицу. Напротив, в первом этаже пожилая женщина мыла окно. Майк остановился возле нее.
— Послушайте, здесь никого не подбирали утром?
Женщина посмотрела на него.
— Это вы про мальчишку, который с вами ночует на трубах?
Их обоих тут уже знали многие.
— Про него, — кивнул матрос.
Женщина покачала головой.
— Нет. Тут ничего такого не было. А что, он совсем плох уже?
— Да нет… А вы рано встали?
— Я тут уже три окна вымыла. Если бы что-нибудь утром случилось, я бы увидела.
Майк пошел в закусочную. Знакомый буфетчик тоже ничего не знал о Томми.
— Я удивился, — сказал он, — что вы сегодня утром не пришли.
В полном недоумении Майк сел на трамвай и поехал на помойку. Вместо него и Томми там работали уже новые люди. О мальчике никто ничего не знал.
С помойки матрос отправился в полицейский участок того района, где они жили, затем в больницу.
Весь этот день и половину следующего он бродил по городу. Сан-Франциско жил своей жизнью. Гремели трамваи, проносились, сверкая никелем, автомобили. Толпы прохожих двигались по тротуарам. Никому не было дела до пропавшего мальчика и до матроса, который не знал теперь, что ему делать и на что надеяться.
Вечером Майк сел на скамейку в Голден-Грейт парке и стал думать.
Если бы Томми заболел, его бы удалось разыскать в больнице Латинского квартала, куда матрос заходил уже. Если бы мальчик ночью попал, например, под случайный автомобиль, об этом было бы известно полиции. Оставалось одно — он поехал к себе на родину во Флориду без Майка. Просто решил не брать его с собой.
Матрос сжал зубы и глубоко вздохнул. Значит, всё кончилось. Все его надежды на лучшую, счастливую жизнь
Майк просидел в парке несколько часов и около двенадцати ночи вышел оттуда, испытывая страшную злобу к мальчишке и ко всему миру.
Он спустился в первый попавшийся ему погребок, напился там, подрался на улице и попал в полицейский участок. Когда он утром вышел оттуда, он был весь избит и не нашел в кармане ни единого цента.
Около недели он провел в городе, отчаянно голодая. Один раз ему повезло. Возле мусорного ящика он нашел смятую пятидолларовую бумажку. За первой удачей последовала вторая. В тот же вечер в порту он нанялся рулевым на двухтрубный грузовик, идущий в Южную Америку.
Боцман показал ему койку, в носовом кубрике. Вахта начиналась с утра. В кармане у Майка было четыре доллара с мелочью. Он решил прогуляться последний раз по городу.
На шумной Маркет-стрит было тесно. Майк шел, засунув тяжелые кулаки в карманы, толкая плечами прохожих. До него доносились обрывки разговоров, иногда смех. Над улицей плыла мелодия танго, передаваемая из большого универсального магазина. Центральная часть города веселилась, радуясь первому теплому весеннему вечеру.
В сознании Майка копошились тяжелые, медлительные мысли. Он думал о том, что если бы не подлый поступок мальчишки, может быть, и он, Майк, мог бы вот так же брести вечером после работы по улице, радоваться хорошей погоде и беззаботно болтать.
Возле переезда матрос остановился, как будто бы натолкнувшись на невидимую стену. В пяти шагах от него на асфальте сидел Томми.
Мальчик оперся спиной о стену и вытянул ноги на тротуаре. Возле него лежала потертая армейская фуражка, которую Майк знал. В фуражке поблескивала одна никелевая монетка.
Мальчик безучастно смотрел перед собой на ноги прохожих.
Рука, бессильно лежавшая на колене, была так тонка, что казалась почти прозрачной.
Матрос стоял как громом пораженный.
Вся его злоба сразу исчезла. Было видно, что мальчишке отчаянно плохо. Школьные штаны, которые они вместе покупали, были истерты и покрыты грязью. Он, очевидно, ночевал эти дни просто на асфальте, где-нибудь в подворотне. Весь его вид, потерянный и убитый, говорил о том, что он ничего не выиграл, расставшись с Майком.
Матрос подошел к нему.
— Эй, Томми!
Мальчик, услышав знакомый голос, испуганно вскинул голову. Глаза его метнулись по фигуре матроса, в них отразился ужас. Он вскрикнул, поспешно вскочил на ноги и побежал. Фуражка осталась на земле.
Матрос, расталкивая прохожих, кинулся за ним.
Томми был слишком слаб, чтобы убежать. Он миновал два дома и, задыхаясь, остановился возле открытых дверей какой-то закусочной, схватившись рукой за стену.
Майк догнал его и взял за руку.