Надежда
Шрифт:
Один раз репортера прервали надолго. Сгорбленный старик с ревматическими руками спрашивал Хастона.
— Так, значит, просить, чтобы мне снизили плату на пять долларов? Самому просить?
— Ну, конечно, — объяснил Хастон. — Если у тебя будет меньше 75 долларов, будешь получать пенсию. Если нет, — не будешь. Теряешь пять долларов, а выигрываешь сорок.
— Так что же я буду делать на сто тридцать? Нас шесть человек?
— Ничего не поделаешь. Такой закон.
Старик ушел, и Кларенс принялся рассказывать дальше. Он уже сам потерял веру в то, что профсоюз должен заняться этим, и сбился с нити своего повествования.
Когда Хастон два раза сам набрал номер, чтобы сказать кому-то, что угля всё равно не будет, а затем принялся записывать что-то на своем листке, Кларенс со внезапно вспыхнувшей злобой спросил его, слушает он или нет.
— А что же я делаю? — удивился Хастон. — Рассказывайте дальше.
Кларенс откинулся на спинку стула. Второй раз за этот день он почувствовал смертельную усталость и разочарование. Он видел, что Хастон едва слушает его, и ему хотелось встать и уйти. Но это было бы глупо. Надо хотя бы довести рассказ до конца. Сбиваясь и перескакивая с одного на другое, он рассказал о своих скитаниях по адвокатам.
— Всё?
Хастон не поднимал головы, продолжая записывать что-то свое. Кларенс хотел еще рассказать о ночном посещении бандитов, но махнул рукой.
— Всё.
Около минуты Хастон продолжал свою запись. Потом, не глядя на Кларенса, он поспешно набрал на вертушке номер.
— … Руфь?.. Скажи Медиссону, чтобы он сейчас ко мне приехал… Да, прямо сейчас. Ну да, я же тебе говорю, что сразу.
Он встал, подошел к двери и отворил ее.
— Мери! Позови сюда Стила. Он где-то здесь. И Боринский пусть придет. Только давай скорее.
Затем он снова вернулся к столу и взялся за телефон. Вызвав ту же Мери, он сказал ей, чтобы она разыскала адвоката и прислала его.
— Нет, не Саймингтона, а нового. Саймингтон пусть сидит на исках. — Он положил трубку и набрал новый номер. — Проходная?.. Это Хастон… Скажи Грегори, чтобы он пригнал сюда свой «Форд». Сразу, как освободится. Может быть, сегодня придется съездить в порт и еще кое-куда…
Кларенс слушал его, еще не совсем понимая, не вполне веря тому, что происходило у него перед глазами. Он почувствовал, что в нем поднимается и растет какое-то великое торжество. У него было такое ощущение, будто после долгих блужданий по темным зловонным подвалам он неожиданно увидел солнечный луч — один, другой, третий и вдруг вышел, наконец, на поверхность, где сияет солнце и несется свежий ветер. Каждое из событий последних двух недель — посещение Розиты Каталони, разговор с Бенсоном, его смерть, встреча с Петухом и ночной приход бандитов, каждое из этих событий как будто задергивало мир какой-то темной пленкой. Эти пленки накладывались одна на другую и в конце концов совсем закрыли от него солнце. Но теперь этот черный занавес был разом прорван, и лучи света брызнули прямо ему в глаза.
Черт побери! Они собирались заняться этим делом. И они уже взялись за него. Взялись, не сомневаясь и не колеблясь.
Нет, еще не всё потеряно. Его страна не погибла, и есть для чего жить…
— Список людей, который вам дал Бенсон, у вас с собой? — спросил Хастон, продолжая что-то записывать.
— С собой.
— А его показания?
— У меня здесь копия, а тот экземпляр, где он поставил отпечатки пальцев, у главного редактора.
Хастон поморщился.
— Это хуже. Ну ладно. Вы посидите пока.
Его прервала девушка, которая принесла несколько листков на подпись.
Затем входили еще другие люди. Некоторые, поговорив с Хастоном, уходили. Другие, кивнув ему и мельком взглянув на Кларенса, присаживались на стулья или на подоконник, вполголоса переговариваясь.
Телефон продолжал беспрерывно звонить, за дверью комнаты стоял тот же гул, но всё это уже не раздражало репортера. Он сидел, откинувшись на спинку стула и наслаждаясь уже давно не посещавшим его чувством покоя. Дело сдвинулось. Оно пошло.
Когда в комнате собралось шесть человек, Хастон выглянул за дверь и сказал Мери, чтобы их не прерывали.
Затем, вернувшись на свое место, он постучал карандашом по столу и оглядел присутствующих.
— Товарищи!
Разговор умолк.
— Товарищи. Тут к нам пришел мистер… — Он посмотрел на Кларенса. — Простите, я не узнал вашей фамилии.
— Кейтер. Кларенс Кейтер, — сказал репортер.
— К нам пришел мистер Кейтер, который имеет важные материалы о деятельности шайки Дзаватини в порту. Как вы знаете, организации западного побережья два раза присылали сюда своих людей, чтобы помочь портовым рабочим, но по тем или иным причинам не смогли ничего сделать…
Голос у него был негромкий и ровный. Голос человека, которому незачем кричать, чтобы его слушали.
Хастон коротко рассказал о том, что сообщил ему Кларенс.
— Я думаю, что мы должны помочь портовым рабочим. Мы сами только недавно избавились от гангстеров. А больше никто в городе не станет этим сейчас заниматься..
Он кончил. Затем рослый молодой мужчина, черноволосый, с блестящими темными глазами сказал:
— Пожалуй, выделить на это дело двух членов комитета будет довольно. Потом в порту найдутся еще люди.
— Двоих хватит, — поддержал его коренастый коротыш с веснушчатым открытым лицом. — Я и сам бы на это дело пошел. Я в порту два года работал. Натерпелся от Дзаватини.
— Ну и хорошо, — сказал Хастон. — Вы двое на это и пойдете. И адвокат, конечно, с вами и сам мистер Кейтер. Никто не возражает?
Возражений не было. Совещание окончилось. Люди опять заговорили о своих делах. Хастон подозвал коренастого и того, который выступил первым, и познакомил их с Кларенсом.
— Это Стил, а это Грегори. Один у нас казначей, а другой редактирует нашу профсоюзную газету.
Мужчины пожали друг другу руки.
— Сядем, — сказал Хастон. — Адвокат, его зовут Сентнер, будет, наверное, попозже. Мы пока обсудим, что нужно сделать прежде всего.
— Сразу начинать с людей, — предложил черноволосый Грегори. — Разыскать тех, на кого можно опереться. Кто выступит на суде.
Через два часа, закусив предварительно в маленьком баре здесь же в доме, Кларенс, Грегори и адвокат Сентнер отправились по одному из адресов, указанных в списке Бенсона.
Никто не спрашивал Кларенса, намерен ли он участвовать в работе. Это предполагалось само собой, и репортер чувствовал огромную гордость оттого, что эти люди ни минуты не сомневались в его мужестве. Он и не мог теперь поступить иначе. Все его планы о том, что он уедет сразу же, передав дело профсоюзу, исчезли.