Надежный человек
Шрифт:
— Нет, его никогда у нас не было, стараемся писать по–печатному, но от руки.
— Как же так? Но где тогда взяли шапирограф люди, распространяющие «антирелигиозные» листовки? Это становится интересным! — Теперь Зуграву говорил с крайним удивлением. — Ну, а вы куда смотрели, почему не сумели узнать, кто автор этих проклятых листовок?
— Пока не сумели. Хотя нужно, из-за них получились осложнения с «братьями».
— Так когда покажешь их? Собери и познакомь, ладно? Насчет дел на фронте — в курсе? Не очень? Опять не работает приемник? Земля крутится, жизнь идет вперед, а у нас нет даже времени оглянуться. И все ж оглядываться нужно, обязательно! Так когда
Сыргие ответил не сразу. Куда больше его занимали мысли о самом Зуграву. Прежде всего: где это он пропадал столько времени, почему и на этот раз явился неузнаваемым? Как-то иначе разговаривает, по–другому держится, не говоря уже о кудрявой, в колечках, бородке, тщательно расчесанных волнистых волосах. Даже ходит по–особому — упругим, четким шагом. Одежда, казалось бы, самая обычная, однако производит впечатление военной формы. Еще бы… звездочку на берете, только ее не хватает! И красной повязки на рукаве, наподобие той, которую Сыргие увидел на нем в первый день войны, когда догорало зарево пожара. В движениях — раскованность, уверенность. Так и веет энергией, достоинством. Действительно чувствуется, что человек у себя дома.
— Хотелось бы также знать, как обстоит с операцией «Зажженный светильник»? Трубку достали?
— Ты и об этом знаешь! Но откуда? Хотя нет, все ясно, — задав вопрос, он сразу понял, что незачем ждать ответа. — Завтра вечером, устраивает? В конце рабочего дня. Если хочешь, назови место, куда за тобой зайти.
— До меня дошли любопытные сведения насчет вашей сестры Параскивы. Не может ли она и меня взять на работу? — Затем задал еще один вопрос: — А у тебя есть специальность? Что-то не могу вспомнить, чем занимался до войны?
— Тянул кота за хвост, — улыбнулся Сыргие. — Один день — жестянщик, второй — маляр, обойщик.
— Значит, универсал? Что подворачивалось, то и делал? Но без специальности, без знаний человеку трудно выпрямиться во весь рост.
— Совершенно верно, — поспешно согласился Волох, чтоб Зигу не вспомнил невзначай свои же слова, сказанные тогда, во время пожара. — Значит, как насчет завтрашнего дня? Устраивает — после работы? — вернулся он к конкретным делам. — Получай наследство…
— Наверно, тебе не стоит тратить время и заходить за мной — попробую явиться сам. Договорились? — Внезапно он поймал на себе испытующий взгляд Волоха. — Оставь, оставь, хоть ты не прощупывай меня. Или тебе показалось, будто уже встречал кого-то с этим перебитым носом? Тот и есть настоящий Зуграву, этот же, что стоит перед тобой… Кстати, зовут меня сейчас… — Он перестал улыбаться. — Бородка тоже ничего не значит. Если намозолит глаза, в любую минуту можно сбрить. Куда труднее дождаться, пока отрастет. Если же вспомнить разговор о специальности… Я и не думал забывать его. Видишь ли… — Он дотронулся до плеча Волоха и проговорил на ухо: — «Марш, марш вперед, рабочий народ!» — Потом собрал в ладонь колечки бороды, но не для того, чтобы пригладить ее — напротив, еще сильнее спутал кудрявые завитушки. — Ничего не поделаешь, пришлось подключить к разговору песню. Потому что ты таким странным взглядом посмотрел на меня… Угадал, верно?
— Да, угадал, — подтвердил Волох. — Тогда, если хочешь знать, было намного легче, чем сейчас. Кому хочется, чтоб его раздавили, как муху на стене? Хочется такой жизни, такой… Действовать, а не ждать, когда раздавят!
— Ты везучий парень, да, да. Знаю, что говорю! Мне тоже когда-то везло… Таким, как мы, не посылать на задания — идти самим… Когда-то везло и мне, но теперь закрутилось по–другому…
XXIV
…Уже
В ушах снова раздалось невнятное, еле слышное жужжание песни:
Я в лачуге родился, Соломою крытой, Спальней липа была мне, Люлькою — корыто.Он закрыл глаза. На этот раз не потому, что снова начал поддаваться дремоте. Сонливость больше не мучила его…
Он должен выполнить задание, которое поставил перед группой Зуграву, и сообщить результаты на следующий день.
И вот он заходит, как наметил заранее, в пекарню к Илие Кику. Застает его склонившимся над большим корытом теста и, не слишком таясь перед другими рабочими, просит уделить несколько минут. Они оказываются в каморке, служившей бригадиру складом.
— Я предупреждал, что когда-нибудь загляну. Ну, рассказывай, как дела. Собственно, о том… — Он не совсем точно представлял, с чего начинать разговор.
— Никаких дел у меня нет! — с досадой проговорил Кику. — Скрестил руки, как ангел небесный, и жду! Ты, кажется, этого и хотел?
Волох обвел глазами каморку: слишком уж ненадежны фанерные стены, разговор могут подслушать.
— Туда не доносится? — спросил он погодя.
— Если не будешь кричать во все горло, то ничего. Ну давай, давай, отчитывай…
— Значит, стал вторым ангелом? Скрестил руки и ждешь?
— Конечно, если ни черта не понимаю в светильниках, подсвечниках, свечах! — резко возразил пекарь. — В лампадах и в чем там еще… Одно только хочется спросить: где партия? Куда вы ее спрятали? Или же она вообще больше вам не нужна?
— Послушай, Илие… — Волох вздрогнул, как будто пробудился ото сна. — Неужели ты совсем забыл това–рищей, с которыми мы вместе сидели когда-то в тюрьме?
— Многих из них — конечно. Но есть и такие, которых забыть нельзя.
— А сейчас — никаких вестей оттуда?
— Какие могут быть вести? — Пекарь притворился, будто не понял вопроса. — Как-то выдалось несколько свободных часов, решил нанести кое–кому визит…
— В самой тюрьме? Неужели может такое получиться? Ну, брат… Ты просто чудо на земле, вот кто!
— Так уж и чудо! Сам же когда-то просил, неужели забыл, дорогой товарищ? Только поэтому я и позволил себе… освежить каналы, по которым поступают туда хлеб и медикаменты. А также кое-что другое… Туда не так уж трудно пробраться, если служишь в военной пекарне. Куда сложнее потом выбраться назад.
— А сколько раз собирался бросить эту самую пекарню. Так что же там — живы хотя бы?
— Пока еще живы, но ходят слухи, что должны расстрелять, — ответил Илие. — Только они в сто раз более живые, чем мы… Хотя и живем на свободе.
— Видел кого-нибудь в лицо? — перебил Волох, чтоб увести пекаря от пустого разговора.
— Некоторых заковали в кандалы, — тот не ответил прямо на вопрос. — С другими ничего не вышло: товарищи забаррикадировались в камерах и ведут переговоры с тюремным начальством, требуют немедленного освобождения. Короче говоря: в открытую борются! А ты как думал? Не прячутся, вроде некоторых. Не увиливают. Все стражники и надзиратели дрожат от страха. Это я понимаю! И говорят друг другу «товарищ» — не «брат мой».