Надгробные речи. Монодии
Шрифт:
Итак, прочитав сие пророчество и видя, что война получила столь удачное и многообещающее завершение, и услышав о кончине человека, чья злоба против него была подобна ярости дикого кабана, государь не дал себя увлечь ни пирам, ни пьянству, ни забавам мимов [608] , но когда пророчества исполнились — земля и море находились в его власти, и никто не оказывал ему сопротивления, и все признавали его единым владыкою надо всей вселенной, и ничто более не понуждало его действовать вопреки своей воле, и все дворцы растворились перед ним настежь, — государь возрыдал и омыл слезами пророческие сии письмена. Однако ничто в нем не могло пересилить природу, и прежде всего он стал расспрашивать о мертвом — где находится его тело и оказываются ли умершему должные почести. Так заботился он о том, кто готов был поступить с ним подобно Креонту [609] . Но на этом государева забота об усопшем не окончилась, а пришел он в гавань великого города [610] , собрал там всех жителей и, пока судно с телом еще только приближалось, оплакивал покойного. Затем, сняв с себя все знаки царской власти, кроме хламиды, он коснулся руками гроба, полагая, что недостойно осуждать умершего за прежние его помыслы.
608
Мим — небольшое театрализованное представление в исполнении одного или нескольких актеров, основу которого составляли танец, жестикуляция и диалог (или монолог). Мимические актеры играли без масок, что позволяло также задействовать мимику для достижения наибольшего эффекта. В отличие от древнегреческой классической драмы в мимах допускались сцены жестокости, насилия, убийств и всякого рода непристойности. Расцвет этого жанра, пользовавшегося большой популярностью в народе, приходится на первые века Римской империи и отчасти связан с начавшимся в эллинистическую эпоху упадком греческого классического театра.
609
...кто готов был поступить с ним подобно Креонту. — См. примеч. 5 к «Надгробному слову...» Лисия.
610
...а пришел он в гавань великого города... — Имеется в виду Константинополь.
Оказав ему подобающие почести, Юлиан начал с жертвоприношения богам — покровителям города, на глазах у всех совершая возлияние сам, одобрительно
611
Между тем людей развращенных одолевал страх... — Речь идет о христианах, которые опасались возобновления жестоких гонений, имевших место при императоре Диоклетиане (после его эдиктов 303 и 304 гг. н. э.).
Итак, осуждая казни и видя, что от них ложные верования лишь крепнут, государь их отверг; и того, кого еще можно было образумить, наставлял он на путь истинный, а кто не желал расставаться со своими заблуждениями, ни к чему такому не принуждал, хотя и не уставал восклицать: «“Куда вы же катитесь, люди?!” [612] Неужто не стыдно вам признавать, что мрак яснее света? Неужто не чуете, что страдаете тем же недугом, что и преступные гиганты? Ведь не потому летели в них пресловутые стрелы, что телами своими отличались они от прочих созданий, а потому, что подобно вам порочили они богов, как о том говорится в предании» [613] . Ибо было ему ведомо, что тот, кто со знанием дела берется за исцеление души, должен прежде всех остальных душевных добродетелей позаботиться о благочестии. Поскольку оно значит для человека то же, что киль — для корабля и что крепкое основание — для дома. Ведь даже если бы он сделал всех людей богаче, чем Мидас [614] , а всякий город — великолепнее, чем некогда Вавилон [615] , и вокруг каждого из городов воздвиг бы стену из чистого золота [616] , но не избавил бы людей от заблуждений в отношении богов, то он поступил бы подобно тому врачу, который, борясь со всевозможными телесными недугами, исцеляет всё, кроме зрения. Вот почему прежде всего он занялся врачеванием душ, предводительствуя теми, кто обладал истинными познаниями о небе [617] , и считая людей, искушенных в подобной науке, более близкими себе, чем собственная его родня. Иными словами, того, кто был Зевсу другом, он считал и своим другом, а кто был ему врагом — своим врагом, вернее же, другом он считал всякого, кто был другом и Зевсу, но не всякого, кто еще не успел таковым стать, считал он своим врагом. Ибо, кого он надеялся со временем обратить в истинную веру, тех от себя не отстранял, но, увлекая их своими речами, достигал того, что, поначалу отказываясь от этого, позднее они уже плясали вокруг алтарей [618] .
612
«“Куда вы же катитесь, люди?!”» — Цитата из псевдоплатоновского диалога «Клитофонт» (407a). Пер. С.П. Шестакова.
613
«...Ведь не потому летели в них... стрелы, что телами своими отличались они от прочих созданий, а потому, что... порочили они богов, как о том говорится в предании». — В древнегреческой мифологии гиганты, порожденные Геей, по наущению своей матери восстали из Тартара, куда их прежде заточил Кронос, и начали забрасывать небо скалами и горящими дубами, дабы истребить олимпийских богов. Тогда боги, бессильные справиться с гигантами в одиночку, призвали Геракла, который при помощи стрел с отравленными наконечниками, пропитанными ядом сраженной им Гидры, убил Алкионея — самого сильного из гигантов. В битве с гигантами («гигантомахии») наряду с Гераклом особенно отличились Зевс, Афина, Дионис, Гефест, Посейдон, Артемида и Apec (см.: Аполлодор. Мифологическая библиотека. 1.6.1—2).
614
...если бы он сделал всех людей богаче, чем Мидас... — По легенде, фригийский царь Мидас в награду за свою помощь попросил у Диониса, чтобы тот даровал ему способность обращать в золото всё, к чему он прикоснется. Позднее, поняв весь ужас своего положения, Мидас смог избавиться от этого тягостного дара, искупавшись в реке Пактол.
615
...великолепнее, чем некогда Вавилон... — Геродот, давая подробное описание Вавилона, называет его самым знаменитым, самым большим, самым могущественным и самым красивым городом ассирийцев (см.: История. 1.178 сл.). «Висячие сады» Вавилона считались в античности одним из семи чудес света.
616
...и вокруг каждого из городов воздвиг бы стену из чистого золота... — Возможно, аллюзия на пассаж из диалога Платона «Критий», где описываются стены Акрополя легендарной Атлантиды, некогда погрузившейся на дно моря, которые были покрыты «орихалком, испускавшим огнистое блистание» (116b. Пер. С.С. Аверинцева).
617
...он занялся врачеванием душ, предводительствуя теми, кто обладал истинными познаниями о небе... — Имеются в виду философы, которыми окружил себя Юлиан.
618
...увлекая их своими речами, достигал того, что, поначалу отказываясь от этого, позднее они уже плясали вокруг алтарей. — Об одном из таких случаев обращения в языческую веру, произошедшем с неким Феликсом, комитом частных дел и хранителем государственной казны, Либаний упоминает в своей речи «К Юлиану за Аристофана» (см.: 36).
Итак, сперва, как я уже сказал, он, словно из изгнания, вернул людям благочестие, одни храмы воздвигая, другие восстановляя, а третьи украшая статуями богов. А кто из храмовых камней понастроил себе домов, те возмещали ущерб деньгами. И можно было видеть, как иные везли обратно похищенные у богов колонны — кто на кораблях, а кто на телегах, и повсюду стояли алтари, и пылал огонь, и текла жертвенная кровь, и сжигался тук, и струился дым, и совершались священные обряды, и без страха давались оракулы, и звучали флейты на вершинах гор, и шествовали процессии, а бык в одно и то же время служил и жертвой богам, и трапезой людям. Но поскольку нелегко было государю ежедневно ходить во храмы за ограду дворца, — а постоянное общение с богами воздействует на человека всего благотворнее, — то посреди дворцовых построек воздвиг он храм богу, приводящему с собою день [619] , и принимал участие в таинствах, и приобщал к ним остальных, будучи попеременно то посвященным, то посвящающим, и воздвиг алтари всем богам в отдельности. Ибо, поднявшись с ложа, он первым делом всегда сообщался с богами, принося им жертвы, в чем превзошел даже Никия [620] . И столь безгранично было его рвение в этом деле, что он не только восстановил разрушенное, но к прежнему добавил новое. А подвигло его к сему дерзанию благоразумие. И тому, кто возвысился над низменными удовольствиями, дозволительно было иметь покои по соседству с храмом, ибо по ночам не происходило у него ничего не достойного такового соседства. Итак, что он обещал и богам, и людям по поводу богов до своего воцарения, то впоследствии блестяще исполнил, так что, где храмы сохранились, теми городами он любовался и считал их достойными величайших благодеяний, а где полностью или в большинстве своем подверглись разрушению, те города ругал, и хотя оказывал им помощь, как своим подданным, но безо всякого удовольствия. Поступая так, то есть препоручая богам руководство страною и примиряя ее с ними, он был подобен корабельному плотнику, каковой крепит к большому кораблю новое кормило взамен утраченного, — с той лишь разницей, что возвращал он стране прежних ее спасителей.
619
...богу, приводящему с собою день... — Имеется в виду Гелиос.
620
...он первым делом всегда сообщался с богами, принося им жертвы, в чем превзошел даже Никоя. — О чрезмерной набожности Никия, стратега, командовавшего флотом афинян во время Сицилийской экспедиции (см. примеч. 21 к «Монодии Смирне»), упоминает Фукидид, рассказывая о том, как этот полководец приказал задержать на несколько дней отплытие афинского флота из-под Сиракуз, поскольку счел неблагоприятным знаком лунное затмение, случившееся накануне (см.: История. VII.50.4). В тексте Либания очевидна игра слов: «??????? <...> ??? ??????» — букв.: «победил <...> Победителя» (имя «Никий» означает по-гречески «победитель»).
Решив таким образом первейшие и важнейшие государственные дела, он обратил взгляд свой на царскую обслугу и, увидав, что при дворе содержится тьма бесполезного народу: тысяча поваров, столько же цирюльников, виночерпиев и того больше, толпы рабов, прислуживающих за трапезой, евнухов — не меньше, чем мух, досаждающих пастухам весной, а уж прочего люда всякого звания и не сосчитать, ибо у ленивых да на еду ретивых нет иного пристанища, как именоваться и числиться государевой прислугой, что скоро достигается ценою золота, — итак, увидав всех этих бездельников, что попусту кормились за царский счет, он тотчас их разогнал, считая сие не помощью, а вредом для государства [621] . С ними вместе прогнал он и большинство писцов, кои, занимаясь ремеслом рабов [622] , желали помыкать наместниками, и невозможно было людям ни жить с ними рядом, ни приветствовать их при встрече, ибо они отнимали, похищали и принуждали тех продавать свое имущество. Причем иные из этих писцов не платили за него вовсе, иные давали меньше, чем следует, третьи отсрочивали плату, а четвертые считали, что расплатились уже тем, что не причинили ограбленным большего зла. И бродили эти всеобщие враги повсюду, высматривая, кто чем владеет: кто — конем, кто — рабом, кто — деревом, кто — полем, кто — садом, ибо они стремились к тому, чтобы самим распоряжаться всем этим добром взамен его истинных владельцев. И кто отказывался от своего отцовского достояния в пользу сильных, того они называли «замечательным мужем», и он уходил, унося с собой вместо пожитков сие прозвище, а кому выносить подобное казалось ужасным, того клеймили «убийцей», «обманщиком», «преступником» и «человеком, заслуживающим кары за многочисленные злодеяния». Превращая остальных людей из зажиточных в неимущих, а себя из неимущих — в зажиточных, наживаясь на бедности прежних богачей и простирая свою ненасытность до границ вселенной, они просили у властителя чего им было угодно, и невозможно было им в том отказать.
621
...он тотчас их разогнал, считая сие не помощью, а вредом для государства. — Ср.: Аммиан Марцеллин. Римская история. XXII.4.10; Сократ Схоластик. Церковная история. III.1.
622
...писцов, кои, занимаясь ремеслом рабов... — В античности книги издавались путем многократного переписывания рукописей под диктовку, чем занимались в скрипториях специально обученные письму рабы (в Риме они назывались либрариями). Нам известны имена некоторых античных книгоиздателей, содержавших на свои средства такие скриптории: например, Тит Помпоний Аттик, близкий друг Цицерона и издатель его сочинений, о чьей деятельности мы хорошо знаем из писем к нему последнего (см., в частности: Титу Помпонию Аттику, в Рим. 1.10.3; 14.2 и т. д.), а также Каллин, упоминаемый Лукианом (см.: Неучу, который покупал много книг. 2.24).
И подвергались грабежу древние города, и вывозились по морю прекрасные творения, победившие время, — дабы придать домам сыновей валяльщиков [623] больше блеска, чем царскому дворцу. И хотя последние и так были несносны, при каждом из них еще находилось по многу приверженцев — как говорится, собаки во всём подобны своим хозяевам [624] . В самом деле, среди этих рабов не было ни одного, кто не глумился бы над людьми, заключая их в оковы, терзая, грабя, избивая, выталкивая, прогоняя, — и всё ради того, чтобы вспахивать чужую землю, ездить в упряжке и быть таким же важным господином, как и его собственный. Но недостаточно им было богатства — они раздражались, если не получали почестей, за коими надеялись скрыть свое рабское происхождение. Наряду с состоятельными людьми занимали они воинские должности, что заставляло трепетать перед ними и улицу, и квартал, и весь город.
623
...дабы придать домам сыновей валяльщиков... — Сыном валяльщика из Фригии был Элий Клавдий Дульциций, проконсул Азии при Констанции и Юлиане (см.: Либаний. За Фалассия. 24; Аммиан Марцеллин. Римская история. XXVII. 8.10).
624
...собаки во всём подобны своим хозяевам. — Древнегреческая пословица, упоминаемая, в частности, в «Государстве» Платона (см.: 563c).
И вот этих многоголовых Керберов государь разогнал, разжаловав в простых обывателей и посоветовав довольствоваться тем, что они избегли казни. Наконец, он выслал прочь из дворца тех негодных слуг, что воровали, отбирали имущество и готовы были сказать и содеять что угодно, лишь бы им завладеть. Не принося своему отечеству ни малейшей пользы, каковой от них ожидали, — уклонившись от участия в городских советах и презрев законы о повинностях, — они записались в доносчики, выкупив себе должность царских соглядатаев [625] , коя только по виду служила для охраны государя, дабы тот не оставался в неведении относительно всяческих против него злоумышлений, а на деле являлась одной лишь торговлей. Подобно тому как торговцы, отворяя с утра двери лавок, высматривают покупателей, так и эти стремились к выгоде с помощью своих осведомителей, кои приводили под их кнуты бессловесных ремесленников, будто бы хуливших царскую власть, — но не для того, чтобы их истязать, а чтобы те откупались от этой муки деньгами. И никто не мог укрыться от сей напасти — ни гражданин, ни чужеземец, ни гость, и бывало так, что один, без вины оклеветанный, ничего не платил и погибал, а другой, и в самом деле большой негодяй, откупался и оставался цел. А наибольшей прибылью было раскрыть какое-нибудь государственное преступление, ибо, вместо того чтобы отдать уличенного преступника во власть гнева потерпевших, они за мзду помогали злоумышленникам против тех, кто им доверился. Кроме того, они пугали бесчестием добропорядочных людей, подсылая к ним юношей самого нежного возраста, и обвиняли в колдовстве тех, кто был к этому вовсе не причастен. Таковые два способа приносили им чрезвычайный доход, но был еще и третий, поважнее обоих предыдущих. Они разрешали тем, кто на это отваживался, подделывать монету в пещерах, где подобным обычно промышляли, а затем роскошно жили, выдавая фальшивые деньги за подлинные. В общем одни их доходы были тайными и постоянными, а другие явными и очевидными — с виду законными, но ничем не уступавшими первым. Так что многие, упоминая эти должности, тотчас же называли и сумму, каковую можно было с них получить.
625
...уклонившись от участия в городских советах и презрев законы о повинностях, — они записались в доносчики, выкупив себе должность царских соглядатаев... — Уклонение декурионов от куриальных (общественных) повинностей посредством перехода на императорскую службу в качестве agens in rebus (сыскного агента (лат).) или curiosus (соглядатая (лат).) (греческий аналог — ????????) было весьма распространенным явлением в поздней Римской империи. Уменьшение состава провинциальных курий по причине общего обеднения населения — предмет постоянных жалоб Либания (см.: Против Икария. 2-я речь. 21; О патронатах. 10).
Таковы были сии «царевы очи»! [626] А ведь они утверждали, что всех и вся вытаскивают на свет божий и превращают дурных людей в хороших, не давая им ничего утаить. Перед ними были открыты все пути к пороку, и они чуть не заявляли, что всё содеянное ими останется безнаказанным. И выходило так, что вместо того, чтобы препятствовать преступлениям, они спасали преступников, подобно псам, помогающим волкам. Потому-то получить долю в этих приисках было то же самое, что найти сокровище. Ибо кто приходил Иром, тот вскоре становился Каллием [627] . И вот, в то время как они всё черпали и черпали из этих недр, города же всё беднели, а эти торговцы богатели, наш государь, который с давних пор этим тяготился и при первой же возможности обещал со всем покончить, получив наконец таковую возможность, разом всё и прекратил: разогнав всю эту шайку, он упразднил и их звание, и сами эти должности, прикрываясь коими те опустошали и разоряли всё вокруг, а для отсылки своих указов стал использовать собственных слуг, не давая им воли к подобным злоупотреблениям.
626
...«царевы очи»! — Цитата из комедии Аристофана «Ахарняне» (92. Пер. А.И. Пиотровского}.
627
Ибо кто приходил Иром, тот вскоре становился Каллием. — Имеются в виду соответственно персонаж поэмы Гомера «Одиссея» (см.: XVIII. 1 сл.), нищий по имени Ир, и афинянин, знаменитый своим несметным богатством, которое вошло в поговорку. О Каллии упоминают, в частности, Платон (см.: Протагор. 31 le; Кратил. 391c) и Аристофан (см.: Женщины в народном собрании. 810). Также в одном из своих писем Либаний употребляет обратную поговорку: «делать из Каллиев Иров» в значении «разорять кого-либо» (см.: 143).
А это значило вернуть свободу городам, ибо раньше, когда над ними властвовали те, кто был способен творить беззакония, никто и вздохнуть-то свободно не мог: если кто избежал беды, тому она грозила, для того же, кто не пострадал, ожидание беды было ничем не лучше самой беды. Курьерские мулы были на последнем издыхании, словно бы им подрезали жилы, — и всё из-за непосильного труда и голода, каковому их подвергали упомянутые чиновники, в то время как для себя они возвели на сей почве настоящий Сибарис [628] , ибо всякий желающий мог легко заложить упряжку и скакать по своей надобности — ведь равной силой обладали в этом случае грамоты и государя, и царского соглядатая. Бедным животным не давали ни отдохнуть хотя бы самую малость в стойле, ни покормиться толком у яслей, удар же кнута не мог принудить обессилевшую скотину к бегу, поэтому приходилось запрягать в повозку по двадцать мулов и более, и многие из них падали и околевали тотчас после того, как их распрягали, а иные — даже и раньше, под ярмом. Это производило задержку в делах, требовавших срочности, а городам наносило убыток из-за необходимости новых расходов. О том, в сколь плачевном состоянии всё находилось, лучше всего свидетельствовала зима, когда запас мулов во многих местах заметно истощался, погонщики же бежали в горы и пережидали это время на их отрогах, и околевшие мулы валялись на земле, а тем, кто спешил, не оставалось ничего другого, как только кричать да размахивать руками. Из-за таковых промедлений многие дела не получали от властей своевременного разрешения. О лошадях, с коими дело обстояло точно так же, и об ослах — а с теми было еще хуже — я говорить не стану. Но для тех, кто имел какие-то дорожные поручения, сие означало погибель. И Юлиан в самом деле покончил с этим разгулом: запретив поездки без настоятельной надобности и велев людям равно остерегаться как совершать их самим, так и оказывать сии услуги другим, он потребовал от своих подчиненных либо покупать, либо нанимать упряжной скот у жителей. И тогда взору явилось невероятное зрелище — погонщики, проезжающие мулов, а конюхи — лошадей! Ибо если раньше скот принуждался к тяжелому труду, то теперь возникло опасение, как бы он не застоялся от продолжительного отдыха. А это, в свою очередь, усиливало благосостояние жителей.
628
...возвели на сей почве настоящий Сибарис... — Имеется в виду ахейская колония на берегу Тарентского залива (основана в 709 г. до н. э.), славившаяся своим богатством; ее жители (сибариты), привыкшие к роскоши и беззаботной жизни, стали в античности символом изнеженных людей, любителей наслаждений.
Такую же заботу проявил государь и о городских советах, кои в былые времена славились своим многолюдством и богатством, а затем обратились в ничто, когда чуть ли не все заседавшие там покинули их, перейдя кто — в войско, кто — в сенат [629] , а кто и вовсе занялся чем-то иным. Эти последние проводили время в праздности, предавались плотским утехам и насмехались над теми, кто не следовал их примеру. Те же немногие, кто еще оставался, исчерпали свои силы, и несение повинностей для большинства оканчивалось полным разорением [630] . А кто не знает, что в силе совета — душа города? Но Констанций, на словах советам покровительствуя, на деле относился к ним враждебно, ибо тем, кто их покидал, он раздавал новые должности или же вовсе вопреки закону освобождал их от службы. И вот советы стали походить на дряхлых старух, одетых в лохмотья, — ограбленные заседатели оплакивали свою судьбу, а судьи, хоть и сочувствовали их бедственному положению и рады были им помочь, да ничем не могли. Однако пришел черед и советам воротить свое былое могущество. Тот самый, достойный всяческих похвал, указ о необходимости призывать в советы всякого, а освобождать лишь самых неимущих [631] , настолько поправил дело, что в помещениях не хватало места для столь великого множества присутствующих. Это и понятно — не было теперь ни секретаря, ни евнуха, которые освобождали бы за деньги, ибо одни, как и подобало евнухам, исполняли обязанности рабов, ничуть не величаясь пышностью своих одежд, другие же занимались работой, требующей рук, чернил и пера, а в прочих делах проявляли скромность, приученные своим наставником довольствоваться праведной бедностью. Так что до сих пор еще можно встретить многих, ставших от таковой выучки лучше, чем даже философы. Да и все остальные чиновники, я думаю, в ту пору менее всего стремились к прибыли и более всего жаждали славы. Вы ведь помните: перед кем мы прежде падали ниц, словно при вспышках молнии, едва они к нам приближались, с теми мы ныне беседуем, здороваясь за руку, когда они спешиваются посреди площади, а те в свою очередь полагают, что лучше держаться с остальными запросто, чем нагонять страху.
629
...чуть ли не все заседавшие там покинули их, перейдя кто — в войско, кто — в сенат... — Речь идет о переходе с местной службы, не приносившей никакого дохода, на императорскую, осуществлявшуюся на государственный счет. Набор в сенат Константинополя также происходил за счет членов провинциальных курий, что соответственно приводило к уменьшению состава последних и в целом — к снижению эффективности работы муниципальной власти в городах (об этом см.: Либаний. Письма. 40, 70, 80).
630
Те же немногие, кто еще оставался, исчерпали свои силы, и несение повинностей для большинства оканчивалось полным разорением. — Основная повинность декурионов — крупных городских землевладельцев, входивших в городские советы, — заключалась в сборе налогов с населения городов и приписанных к последним сельских жителей. Однако ввиду малочисленности этого сословия при Констанции и Юлиане подобные повинности нередко ложились на куриалов тяжким бременем. Либаний неоднократно поднимает этот вопрос в своих речах (см., в частности: О Патронатах. 9—10).
631
Тот самый, достойный всяческих похвал, указ о необходимости призывать в советы всякого, а освобождать лишь самых неимущих... — Судя по всему, имеется в виду принятый Юлианом 13 марта 362 г. н. э. закон, предписывавший декурионам, уклонявшимся от своих обязанностей, возвращаться на прежние места (см.: Кодекс Феодосия. ХЛ. 1.50—56). В целом в результате ряда предпринятых мер Юлиану удалось в несколько раз увеличить количество декурионов в различных городах империи, о чем сам он неоднократно упоминает в своих письмах (см.: 54, 696 и др.).