Надгробные речи. Монодии
Шрифт:
Удивительно и то, что только ему божество ниспослало всего в меру: самое красивое, самое крепкое, самое здоровое и самое грациозное тело. Насколько я могу судить, еще никто не имел в пору глубокой старости такого цветущего и прекрасного вида, как он. Душа у него была кроткая и добрая, образование — превосходное, слава — заслуженная, почет и от простых граждан, и от правителей — соразмерный положению каждого из них. Благосостояние его постоянно умножалось, труды чередовались с отдыхом, конец жизни был весьма далек — всё это было похоже на исполнение того, о чем обыкновенно просят в молитвах, и заслуги Александра явно свидетельствовали о том, что ему сопутствует удача.
До сей поры казалось невозможным, чтобы один человек обладал всеми этими благами, но Александр — единственный, у кого были они все или, по крайней мере, большая их часть. Чтобы убедиться в этом, достаточно обратиться к одному событию в его жизни — к дружбе с императорами, и сравнить ее с дружбой Аристотеля с Филиппом и Александром [39] . Если последняя вызывала у эллинов недовольство и казалась им союзом Аристотеля с противниками и врагами всего их народа, то Александр благодаря дружбе с правителями приобрел не только влияние, но и почет. Ибо Александр был связан узами дружбы не с притеснителями и супостатами эллинов, а с их благодетелями, и это не грозило его соплеменникам всеобщим бедствием. Последним же он не только ни в чем не противоречил, но, напротив, всегда по возможности помогал, открыто оказывая покровительство всем нуждавшимся. А дружба Платона с Дионисием [40] — с тем самым Дионисием, которого позднее увидали в Коринфе? [41] Впрочем, я умолчу о том, что хотел сказать, а именно, что дружбу эту можно назвать благородной, но отнюдь не счастливой. Александру же всегда удавалось и то, и другое: постоянно стремиться к
39
...сравнить ее с дружбой Аристотеля с Филиппом и Александром. — Древнегреческий философ и ученый-энциклопедист Аристотель был сподвижником Филиппа II и учителем его сына, Александра Македонского. После смерти последнего афиняне обвинили Аристотеля в промакедонских взглядах; чтобы избежать преследований, философ покинул город и остаток жизни провел в одиночестве в своем халкидском имении.
40
...дружба Платона с Дионисием... — Дионисий II Младший, сиракузский тиран, сын Дионисия I Старшего, впервые пригласил Платона в Сиракузы по настоянию своего дяди Диона — близкого друга Платона и приверженца его философских и политических взглядов. Дион надеялся таким образом воспитать из юного монарха просвещенного правителя. Во второй раз Дионисий вызвал к себе Платона уже по собственному желанию, вступив в борьбу со своим дядей и его сторонниками. Надеясь воплотить в государственном устройстве Сицилии свою мечту об идеальном государстве, Платон с радостью принял приглашение Дионисия, но затем, оказавшись в немилости у тирана, едва сумел избежать гибели (см.: Плутарх. Сравнительные жизнеописания. Дион. 4—22).
41
...с тем самым Дионисием, которого позднее увидали в Коринфе! — Имеется в виду широко распространенная греческая поговорка «Дионисий в Коринфе» (????????? ?? ???????), означающая переменчивость человеческой судьбы: в 344 г. до н. э. власть сиракузского тирана была низложена, а сам Дионисий удалился в изгнание в Коринф (об этом см.: Демосфен. Против Лептина об ателии. 162).
Кто из живущих не слышал о нем теперь или прежде? Кто населяет такие окраины земли? Кто настолько равнодушен к прекрасному? Кто не рыдает над полученной вестью? Даже если смерть его пришла в свой черед, всех эллинов постигла нежданная утрата! Ныне и поэзия, и проза обречены на гибель, ибо они лишились наставника и покровителя. Риторика же овдовела, навсегда утратив былой размах в глазах большинства людей. То, что Аристофан говорит об Эсхиле — будто, когда тот умер, всё погрузилось во мрак [42] , — подобает теперь сказать об этом муже и его недюжинном мастерстве.
42
То, что Аристофан говорит об Эсхиле — будто, когда тот умер, всё погрузилось во мрак... — Аллюзия на место из комедии Аристофана «Лягушки» (см.: Фр. 643 Kassel).
О наивысшее воплощение красоты, о почтеннейший из эллинов, чья жизнь достойна восхищения! О желанный для тех, кто был тебе близок, а у остальных вызывавший желание приблизиться к тебе! Ты счастлив даже в своей смерти: мы знаем, что ты не был ни измучен болезнями, ни сломлен страданиями, но провел этот день в привычных для тебя занятиях. Словно призванный к себе божеством, ты вложил свою душу в книгу и окончил жизнь, как подобает человеку с твоим именем [43] . Как и те, кто во всём проявляет основательность, ты прошел свой жизненный путь до конца, отдав своему делу все силы. И если правдивы слова Пиндара, Платона [44] и других сочинителей из мастерской Александра [45] и в Аиде действительно ведутся какие-то беседы, то теперь сего ритора наверняка окружают хоры поэтов под предводительством Гомера, простирающих к нему правую руку, хоры логографов [46] , историков и других великих, и каждый из них зовет Александра и предлагает ему место подле себя. Они украшают его голову лентой и венком [47] — разумеется, не после суда над ним и состязания в мастерстве с другими риторами [48] , но при всеобщем шумном одобрении. И я думаю, что еще долго в Аиде не появится человек, способный оспорить эту честь у Александра, и он вечно будет восседать на своем троне лучшего глашатая и предводителя эллинов.
43
...ты вложил свою душу в книгу и окончил жизнь, как подобает человеку с твоим именем. — Данная фраза может быть понята двояко. С одной стороны, имя «Александр» ( ??????????) означает по-гречески «защитник, помощник»; если принять эту трактовку, то слова Аристида, очевидно, указывают на заслуги Александра перед согражданами (см.: Behr 1981: 395). С другой стороны, речь здесь может идти о прозвище Александра — «грамматик» (ср. примеч. 10), тогда всю фразу следует понимать как намек на его профессиональную деятельность, которая действительно была связана с книгами (см.: Aristides 1898: 225, сноска 13).
44
...если правдивы слова Пиндара, Платона... — Имеются в виду строки из тренов Пиндара о радостном и беззаботном пребывании героев на Островах блаженных (см.: Отрывки. IX. 129—131), и «Апология» Платона, где Сократ говорит, что смерть для него есть благо, поскольку там, куда попадают души людей после смерти, он найдет справедливых судей в лице знаменитых героев Греции, общество которых будет для него гораздо более приятным, нежели общество людей, окружавших его при жизни (см.: Платон. Апология Сократа. 40e—41c).
45
...и других сочинителей из мастерской Александра... — Под «мастерской» Александра подразумеваются здесь те древнегреческие поэты и писатели, к произведениям которых он составлял комментарии (см. примеч. 11). Аналогия с мастерской — вероятно, вазописца или скульптора — свидетельствует и о большой общественной значимости профессиональной деятельности Александра.
46
Логографы — ранние греческие писатели (до Геродота и Фукидида), которые стремились воссоздать в прозе легендарную историю тех или иных областей Греции на основании мифов, преданий и легенд — традиционного материала эпической и лирической поэзии.
47
Они украшают его голову лентой и венком... — По представлениям греков, выдающимся людям, которые при жизни стяжали славу и уважение сограждан, оказывались почести и в Аиде. Этот мотив широко распространен в древнегреческой литературе. Ср., в частности, с «Энеидой» Вергилия: «Кто средь живых о себе по заслугам память оставил, — | Всем здесь венчают чело белоснежной повязкой священной» (VI. 664—665. Пер. С Л. Ошерова).
48
...не после суда над ним и состязания в мастерстве с другими риторами... — Намек на сцену из «Лягушек» Аристофана, в которой поэты, находясь в царстве мертвых, соревнуются друг с другом в своем искусстве за право занимать почетное место возле трона Аида (см.: 761 сл.).
Да не осудит меня никто за то, что я пишу подобные вещи, ибо поводом для моего послания послужило желание и слушать, и говорить об Александре. Во всяком случае, никто не сможет упрекнуть меня в том, что я не оплакиваю этого мужа, коль скоро он умер не в расцвете лет. Ибо человека нужно ценить не за молодость, а за основательность характера. Более того, утрата тем тяжелее, чем реже выпадает счастье увидеть человека на склоне лет столь деятельным и вдобавок сохраняющим здоровье, память, разум и бодрость духа. Поэтому следовало больше заботиться о том, чтобы он однажды нас не покинул, пока Александр был еще жив, и взирать на него, как на нечто нам дорогое, пока это было возможно, а не сетовать о его летах теперь, когда он умер. Впрочем, я не боюсь, что вы станете осуждать за эти слова того, кто слушает, действует и говорит во имя Александра.
Однако я вновь обращусь в своей речи к вам, хотя оставшаяся часть ее будет краткой. Ибо вы во всём, как я уже говорил, оказываете Александру заслуженные почести, и о семье его не забываете, поступая в высшей степени справедливо и благоразумно. К жене его вы относитесь как к святыне, словно бы она, с позволения сказать, ниспослана вам добрым божеством; к родственникам его — как к прекрасному о нем напоминанию; к старшим его детям выказываете всяческое уважение, младшего же воспитываете с величайшим тщанием, ибо опека над ним — ваше общее дело. Поэтому случившееся несчастье для чада не так страшно. Но поскольку отцу его, воспитавшему большинство эллинов и даже детей своих воспитанников, не суждено было воспитать собственного сына, то сын их общего учителя сам ныне нуждается в обучении. Поддержите же дитя в этом несчастье и во всех связанных с ним тяготах, как бы взяв на себя роль его отца! Иными словами, считайте дом Александра своим домом!
Побудить вас к этому было моим долгом. Как я уже сказал в начале своего письма, или как вам угодно будет называть сие сочинение, — Александр был мне близок по многим причинам. Дружба с ним оказалась для меня настолько плодотворной, что, считая его своим другом, я сам был ему другом не меньше <...> [49] . Помимо всего прочего, он доказал это еще и тем, что сделал для меня, когда я лежал больной в Риме [50] . Он приложил все усилия для моего спасения и после благосклонных богов более всех способствовал моему счастливому возвращению домой. Стоит ли говорить о том, что было позже! Но меня огорчала его настойчивость, ибо бесчисленное количество раз — и во время наших встреч, и в письмах — он просил меня наряду с прочим преподнести вам в дар и мои собственные речи [51] , обещая, что они займут среди всех сочинений первое место. Я же, всё надеясь пересмотреть написанное, его не послушался. И Александр так и не составил перечня моих сочинений [52] и не узнал о большинстве из них. Что же касается одобрения, с каким он обычно относился к моим речам, то я не берусь судить, было ли оно вызвано завистью или, скорее, тем, что Александр преувеличивал их значение.
49
...я сам был ему другом не меньше... — В этом месте текст оригинала испорчен, поэтому смысл предложения удается восстановить лишь приблизительно.
50
...когда я лежал больной в Риме. — Имеется в виду период с весны до осени 144 г. н. э.
51
...он просил меня наряду с прочим преподнести вам в дар и мои собственные речи... — Речь идет о передаче сочинений Аристида в библиотеку Котиэя.
52
...так и не составил перечня моих сочинений... — Вероятно, Александр составлял каталог рукописей, хранящихся в библиотеке города Котиэя.
Всё это я сказал ныне для того, чтобы вспомнить об Александре и осознать его смерть как большое несчастье и чтобы, помимо прочего, доказать, что, беседуя с вами, я не вмешиваюсь не в свое дело. Хотел бы я, кроме того, обладать и более крепким здоровьем [53] , чтобы быть вам хоть чем-то полезным, ибо, кто был дорог ему, дорог и мне.
НАДГРОБНАЯ РЕЧЬ ЭТЕОНЕЮ
Не счастливыми событиями и чаяниями вызвана эта речь, а необходимостью послужить утешением городу, родным Этеонея и нам самим. И если бы плачи по умершим с давних пор не были в обычае у людей [54] , то в нынешних обстоятельствах, думаю, следовало бы положить им начало. Разве что-нибудь из этого поистине не достойно оплакивания: юные годы, в кои он нас покинул; доблесть, что, увы, сокрылась от наших взоров; скромность, равную каковой найти нелегко; надежды, которых лишился он сам, его родные, друзья, города и всё, что составляет ныне Азию? [55] Какой Симонид сложит о том погребальный плач? [56] Какой Пиндар какую изобретет мелодию или слово для этого случая? [57] Какой хор [58] исполнит песнь, достойную столь великого несчастья? Разве фессалийка Дисерида так же сильно страдала по умершему Антиоху [59] , как ныне страдает мать этого юноши?
53
Хотел бы я, кроме того, обладать и более крепким здоровьем... — Элий Аристид отличался слабым здоровьем и в поисках исцеления много времени проводил в пергамском святилище бога Асклепия, что вызывало большие перерывы в его ораторской деятельности. Подробно свои болезни и различные способы их лечения Аристид описал в автобиографическом сочинении «Священные речи» («????? ?????»), дающем представление как об уровне развития медицины в античности, так и о ее тесной связи с религией (об этом подробнее см.: Аристид 2006; Behr 1968; Aristides 1986; Aristide 1986).
54
...если бы плачи по умершим с давних пор не были в обычае у людей... — Плач, или трен (? ??????), — траурная песнь, исполнявшаяся обычно на погребальных церемониях, в том числе на коллективных похоронах воинов, погибших в сражениях. В «Панегирике» Исократа по этому поводу говорится, что если о гибели варваров принято слагать хвалебные песни, то о гибели эллинов — плачи, и что первые поются на торжествах и праздниках, а о вторых вспоминают в беде и горе (см.: 158). Жанр трена известен нам отчасти по хоровой лирике — в основном по произведениям Симонида и Пиндара. Кроме того, трены традиционно входили в состав песен трагедийного хора (ср.: Еврипид. Елена. 167 сл.; Троянки. 308—340; Умоляющие 780, 857, 960 сл.).
55
...всё., что составляет ныне Азию? — Имеется в виду римская провинция Азия.
56
Какой Симонид сложит о том погребальный плач? — Из тренов Симонида Кеосского наиболее известна песнь, написанная им на смерть Скопадов, которые, по преданию, погибли под развалинами своего дома. Частью этого трена, возможно, является дошедший до нас от эллинистической эпохи стихотворный фрагмент, условно называемый «Жалобой Данаи» (см.: Дератани, Тимофеева: 1965: 104—105).
57
Какой Пиндар какую изобретет мелодию или слово для этого случая? — Известно, что Пиндар, помимо прочего, писал надгробные речи и трены, которые, однако, не сохранились до нашего времени.
58
Какой хор... — Некоторые издатели видят в слове «хор» (?????) ошибку позднейшего переписчика, тогда как на самом деле здесь должно стоять имя лирического поэта Стесихора (??????????), в пользу чего якобы свидетельствует соседствующие с ним имена двух других древнегреческих лириков — Симонида и Пиндара. Однако данная гипотеза сомнительна, так как Стесихор, насколько известно, не сочинял тренов (во всяком случае, античная традиция ничего об этом не сообщает).
59
...фессалийка Дисерида... страдала по умершему Антиоху... — Речь идет о рано умершем сыне фессалийского царя Эхекратида и его супруги Дисериды, на смерть которого Симонид Кеосский написал элегию (см.: Фр. 34 Bergk).
Поистине, не будет довольно ни скорбеть о нем молча, ни выкрикивать его имя [60] , а посему мы присоединим к плачу некоторую долю похвалы. Разве нас пугает трудность правдиво рассказать о человеке, чей род столь знаменит и в городе, и во всей Азии, что никто, пожалуй, не возьмется это оспаривать? Ведь все выходцы из этого рода — люди выдающиеся, каждый, как говорится, по-своему. И в самом деле, родные Этеонея по матери были не менее достойными людьми, чем сородичи его отца. Что же касается родителей юноши, то отец его был самым известным из мужчин, а мать — самой благоразумной из женщин, ибо своею заботой о детях превосходила всех остальных.
60
...не будет довольно... выкрикивать его имя... — Намек на особенность исполнения тренов — частое и громкое повторение имени умершего.
Воспитание и нрав Этеонея достойны его происхождения. Мать его была ему и кормилицей, и чутким стражем, тело же и душа его пребывали в согласии друг с другом. Красотою, статью и совершенством, доставлявшими величайшее удовольствие всякому, кто его видел, Этеоней превосходил остальных своих сверстников. Характером же он был всех скромнее и всех благороднее и отличался такой щедростью и простотой, что трудно было решить: ребенок ли он, юноша или старец. Ибо он обладал наивностью ребенка, красотою юноши и мудростью старца. Восхищение вызывало то, что в своих суждениях он не отличался ни дерзостью, ни решимостью, ни самоуверенностью, а сдержанность его характера сочеталась с необыкновенной живостью ума. Однако сдержанность эта не имела ничего общего с вялостью, ленью или косностью — но как весною погода всегда бывает переменной, так и у него сметливость соседствовала с кротостью, а скромность и обаяние не вредили друг другу. К матери он был привязан так же, как младенцы — к материнской груди, а брата любил, словно сына. Жаждой учения он был охвачен такою, словно не мог жить иначе. Всё, что он слышал, он схватывал на лету. И, едва взглянув на человека, он знал, кто перед ним: надо ли с ним сближаться или же стоит его остерегаться.