Надо – значит надо!
Шрифт:
— А с кем из бонз он в альянс вступил?
— Гурко разбирается уже. Он-то обделался конкретно. Прошляпил вражью операцию. Думаю, Андропович ему такой пистон вогнал, что тот ещё долго будет находиться в режиме «спасибо, я пешком постою».
— Шутишь всё, — хмыкает Большак.
— Ну, а чего нам делать. Главное, скучать не приходится, правда?
— Ты смотри сейчас со Злобиным поаккуратнее, чтобы он не захотел тебя прикнокнуть.
— Ага. Все эти покушения ему на руку, кстати. Он
— Может, действительно послушать его? — кивает мне Большак. — Переждать все эти бури.
— Да ну, какой Геленджик, дядя Юра. А прикнокнуть меня он не может, поскольку все заморские юридические лица записаны на моё настоящее имя. Он, конечно, может любые доки выправить, но зачем рисковать? Рисковать ему незачем… Да, и куда спешить, честное слово… Ладно. Поеду я к его доверенному лицу.
— Это к кому? — спрашивает Платоныч.
— К Ижбердееву. Попытаю, как там дела с моими убивцами.
— С ним тоже осторожней, лишнего не говори. Наверняка, всё льёт шефу.
— Наверняка, — соглашаюсь я. — Наверняка.
Ижбердеев особой радости при моём появлении не испытывает. Уныло кивает и утыкается глазами в бумаги.
— Максим Булатович, что там эти ниндзи субботние?
— Ничего нового, — скучным голосом отвечает он. — Всё та же история, которую один из них сразу рассказал.
— То есть, вы ни на миллиметр не продвинулись, хотите сказать?
— Работаем, делаем всё, что необходимо. Когда появится новая информация, я вам сообщу.
— А про Левака? Там что-то движется?
— Всё точно так же, — отвечает Ижбердеев. — Как что-то прояснится, я дам знать.
— Понятно, — киваю я. — Ну поехали тогда.
— Куда это? — удивляется он.
— Как куда? В Лефортово. Мы договаривались сегодня туда поехать. К Кухарчуку. У меня к нему имеются очень серьёзные вопросы.
— Мы ни о чём не договаривались, — артачится он.
— Верно, — соглашаюсь я, — договорённостью это назвать довольно трудно. Вы мне просто пообещали, а я принял ваше обещание.
— Ничего я не обещал! — повышает он голос.
— Обещали, — не отступаю я. — И мне, и Злобину. Позвоните и уточните. Злобин прекрасно это запомнил. И я запомнил.
Ижбердеев, не долго думая, действительно снимает трубку и набирает номер. Вероятно, номер председателя. Впрочем, попытка оказывается безрезультатной. Он ещё несколько раз пытается дозвониться, а потом с нескрываемой досадой опускает трубку на рычаг.
— Хорошо, — соглашается он. — Едем. Но на разговор у вас будет не более получаса. Даже минут двадцать.
— Ну, что же, — киваю я. — Мне, думаю, для начала будет достаточно.
Мы выходим, садимся ко мне в машину и выезжаем. Ижбердеев молчит, да и я тоже молчу. На самом деле, в изменившихся обстоятельствах Поварёнка можно попытаться использовать. У него большой опыт по сбору и хранению компромата. Наверняка, он что-то знает и про Злобина.
А что ему можно пообещать? Интересно, ему вышка светит или нет? Если да, можно попробовать его из-под расстрела вывести. Если не светит, скостить срок. Или…
— Максим Булатович, — поворачиваюсь я к Ижбердееву. — Вы на какой приговор по Кухарчуку рассчитываете?
— Ни на какой, — хмуро отвечает он. — Следствие ещё ведётся. И пока неизвестно, сколько всего добавится и убавится.
— Ну, а если представить на текущий момент? Что бы ему грозило по вашему мнению, если бы суд был по тем фактам, которые известны на сегодняшний день?
— Я не суд, — отвечает он. — И не гадалка, чтобы выдавать нелепые предположения и сотрясать воздух.
Вот же сучонок! Козёл.
— Но вы же знакомы с делом! — начинаю злиться и я. — Что вы голову морочите? Вы что не знаете за что хотите его судить? Вы вообще работаете с подозреваемым или нет?
Он отворачивается и не отвечает. Вот мудак! Ладно, сука, я до тебя доберусь со временем. Взбесил прямо. Я выдыхаю и тоже отворачиваюсь к окну.
Подъезжаем к Лефортово. Всплывают воспоминания. В прошлый раз я, кстати, оказался здесь из-за Поварёнка. А теперь вот я посещаю его, а он сидит в камере. Превратности судьбы.
В машине у меня лежит бумажный пакет с апельсинами. Парни смотались и купили по моему поручению. Для начала побуду хорошим полицейским. Выражу сочувствие его горемычной судьбе. Попробую разговорить, а там посмотрим.
Мы проходим по мягким коврам, устилающим длинные казённые коридоры. Воздух спёртый. Холодно и душно. Душа мечется, неуютно ей. Ещё бы, в таких местах уютно бывает только определённому типу людей, и неважно, заключённые они или стражники…
Коридоры, решётки, звон ключей, холодные взгляды, безучастные голоса…
— Вот сюда, — говорит конвоир и открывает дверь. — Комната для допросов.
Я захожу и осматриваюсь. Убогое помещение, серые крашеные масляной краской стены, стул, стол, стул. Тоска и безнадёга… Ижбердеев заходит следом за мной.
— Куда? — хмурюсь я. — На выход. Вы присутствовать не будете.
— Это с какой такой радости? — возмущается он.
— С такой радости, — чеканю я слова, — что я так сказал. Недовольство Злобину выскажете. Ясно?
В глазах его вспыхивает злой огонёк, но по какой-то причине он решает не обострять и выходит вслед за сержантом, приведшим нас сюда. Размечтался, что будет уши греть. Хрен ему.