Надоело говорить и спорить

Визбор Юрий Иосифович

Песня – очень маленький плацдарм. Чрезвычайно маленький. Даже длинная песня очень мала. Средняя песня звучит две с половиной минуты. Это крайне маленькая площадь – однокомнатная с совмещенным санузлом. Поэтому населять ее густо мы не можем. То есть мы можем о многом сказать. Но как жанр она диктует нам в эту квартиру поселить одного-двух человек, для того чтобы их рассмотреть, чтобы была возможность с ними познакомиться. Я говорю не о числе, а о моменте подробного рассмотрения души, рассмотрения ситуации. Ситуация должна быть в определенном понятии едина. Есть фильмы, которые проверяются очень нехитрым образом. В документальном кино есть самый простецкий тест – если можно рассказать, то это достаточно хорошая картина. Если можно рассказать, значит, у нее есть начало и конец, она конструктивно построена, значит, в ней что-то

произошло, мы смогли рассмотреть либо человека, либо какое-то явление жизни. Отчасти это относится и к песне. Я говорю не о персонажах – в песне их может быть очень много, а об интонации, о состоянии души, о той внутренней нити, которая в песне находится, – она должна быть одна, а всего остального может быть много.

Во что я верю? Я верю в не очень сложное высказывание Тургенева о том, что талант – это подробность. Я сейчас работал над произведением Теофиля Готье «Капитан Фракасс». Он очень подробно описывает каждую пуговицу на камзоле, заплатку, локти. Имеется в виду не такая подробность, а та, что нечто решает или создает интонацию, состояние души поющего и пишущего. Подробность, на которую опирается вся песня.

Посмотрите, как развивается замечательная песня Александра Городницкого «Кожаные куртки». Она развивается очень гладко. В псевдоромантическом духе… Но «лысые романтики» – вот она, подробность. Она совершенно не вписывается в этот псевдогероический круг. Она еще и правдива, потому что люди, летающие на Севере, носят бесконечно шапки, и шапки эти – знаю, потому что носил их немало лет, – вытирают головы. И молодые люди – они лысые. Много лысых! Вы об этом знать не можете, но слова «лысые романтики, воздушные бродяги» дают вам некоторое новое качество, представление о правдивости происходящего. И поэтому слова «девочки-невесты», которые ходят еще школьницами, в нас рождают замечательное чувство, что жизнь еще не прошла… Вот она, подробность, как скрытое лицо песни.

…Мне кажется, когда мы сочиняем, занимаемся вообще творчеством, перед нами так или иначе, в той или иной степени всегда встает вопрос нашей позиции. Нашей позиции в самом широком смысле этого слова. Мы можем ставить вопрос о гражданской позиции, хотя я хочу отметить, что слова «гражданская позиция» очень часто носят, так сказать, смысл вульгарной социологии. Гражданская позиция – это понятие гораздо шире. Я лично придерживаюсь из двух позиций – адвоката и прокурора – позиции адвоката, позиции защиты. Позиции человека, которому нужно утешить, ободрить, обнадежить. Мне кажется, что это и есть одна из великих целей. Несмотря на то, что в начале творчества это кажется слишком общим моментом, но рано или поздно вы поймете, что вам нужно определиться. Не перед кем-нибудь, не перед какими-нибудь организациями и даже не перед друзьями – только перед самим собой. Вот это важнейшее определение в конце концов самым решительным и невероятным образом будет влиять на ваше творчество.

Существует мнение о разделении личности художника. Когда в быту и в жизни, в социальном окружении, художник может быть невыносимым эгоистом, а как только он приступает к творчеству, тут из него… Знаете, я в это не верю. Хотя художники все, в общем-то, люди сумасшедшие и имеют большое количество странностей, но в общем и целом их несовершенность и слабость – все это выступает в творчестве. И творчество является единственным сколом души человеческой и самым главным.

Однажды с Александром Городницким на Грушинском фестивале мы имели большую ночную беседу по поводу инфантилизма самодеятельной песни. Дело в том, что за день приходится прослушать двести песен, а когда они начинают все идти разом… Колоссальное количество песен написано слабой мужской рукой, слабым мужчиной, переживающим, очень любящим, но в основном пейзаж один и тот же – дождь, ты ушла, какие-то недостатки в жизни, и такая безвыходность молодой тоски, которая всегда несовершенна, потому что в ней нет настоящей тоски – старой, зрелой.

Этот поток инфантильных песен, причем сочиненных в разных краях нашей страны, – он поражает абсолютно. И мы с Сашей пришли в неописуемую ярость от этого и рассуждали таким образом: «Боже мой, куда же все подевалось?» Мы думали, что все-таки то поколение, к которому мы принадлежали, оно ведь вышло из двора. Во дворах московских бытовало гигантское количество песен, которых мы сначала стыдились, а теперь вспоминали с Сашей все слова – «На кораблях матросы

ходят хмуро…». Это такая дворовая «понтяра», просто чудо! Оттого, что в тех условиях нужно было выживать, существовать, и появились песни, в которых виден мужчина. Он может оценить события, постоять за себя или за даму.

Я призываю к мужскому началу в песне – к тому, что было у Высоцкого, есть у Городницкого. Потому что инфантилизм и вялая позиция очень привлекательны. Тем, что они легки – это довольно проторенная дорога, где можно вложить массу замечательных образов, метафор, и чем глубже вы будете погружаться в это метафорическое болото, тем будет все хуже и хуже. Это мое личное мнение.

Теперь маленький вопрос – но он существует. Это вопрос успеха. Как относиться к аплодисментам или к одобрениям. Вопрос переживания мелких или крупных успехов. Я не хочу называть имена, но все-таки в бардовском движении был ряд людей, которые не смогли устоять перед кулачными ударами успехов. Не смогли. Они скатились в лучшем случае – к водке, а в худшем случае – проигрывали той самой достаточно банальной пластинке, с которой был начат успех. Потому что успех как материальное отражение творчества все время должен допингироваться новизной, поиском, творчеством. И даже если оно заведет вас в неизвестные дебри, туда, где, кажется, ничего не выскребешь, это небесполезные походы, как и небесполезны моменты отчаяния в творчестве.

Когда вы начинаете писать песню, у вас сложившаяся конструкция, вы знаете, к чему должны прийти, и вдруг появляется момент, который вас начинает тянуть совершенно в другую сторону, куда вы и не смотрели… Я думаю, нужно туда идти. Туда, где темно. И это замечательно. Так же и с отношением к успеху. Вас всегда должна преследовать мысль – я сейчас говорю, как «дедушка русской авиации», – что успех, который вы сегодня имеете, – он вчерашний. Это успех вчерашнего дня. Сегодня ничего не сделано и не приобретено. Нужно не застывать, не оставаться в тех формах и на тех горизонтах, на которых вы только что побывали.

Самодеятельная песня отличается от профессиональной тем, что она – песня в свитере или в ковбойке. И ей претят блестки на лацкане пиджака. Особенно отвратительно, когда развелась масса песен о БАМе и когда выходили молодые люди из вокально-инструментальных ансамблей в каких-то немыслимых фиолетовых пиджаках, снабженных какими-то блестками, и, расставив широко ноги, начинали петь про БАМ – как они там якобы куют что-то такое и ветры свистят – ну, это кошмар, это дикая пошлятина! Выходя на сцену, вы должны уважать зрителя. Вы должны одеваться пристойно, аккуратно.

Есть законы приспосабливаемости певца к залу и зала к певцу или актеру, и я могу вас уверить, что если вы даете сольный концерт, то первые три песни проскакивают мимо. И отдавайте их на съедение сразу. Это то мясо, в результате которого вы должны наладить общение друг с другом. Если в вашей одежде есть какая-нибудь вызывающая деталь – например, красный бант, то зал будет весь концерт смотреть на этот красный бант и больше ни о чем не думать. Образ свой вы должны, как актеры, создавать.

И последнее, как мне кажется… Искусство призвано удивлять человека, если выражаться языком для пешеходов, несложным. И через удивление достигать своих, других целей. Сказать человеку: «Будь героем!» – это все равно что ничего не сказать. Но спеть песню, в которой был бы элемент удивления, того, что может человека зацепить необычно, – вот это и есть номер, которым стоит заниматься. Другое дело, что существует поэзия и вид песен, который удивителен сам по себе. Вот Булат Окуджава не пользуется какими-то резкими моментами. Его поэзия чрезвычайно пряма. Он пользуется очень маленьким образом, но это образ абсолютно точный. Это поэтическая «десятка».

Из песен, написанных мной – а я написал около трехсот песен, – пою на концертах очень мало – пятьдесят песен, которые в сценическом ореоле. Песня, которая поется с эстрады, должна иметь очень трудно определяемое эстрадное качество. Она должна более коротким путем, чем другие, идти к человеку, к зрителю. У меня есть песни, которые я очень люблю и считаю вершинами своего творчества, однако я их в жизни не пою на концертах! Потому что, во-первых, это исполнение мне безумно трудно – я человек эмоциональный, и иногда у меня слезы наворачиваются на сцене, когда я пою. Правда. И когда выносишь любимое дитя во двор и говорят: «А, хорошая девочка…» – и уходят, я безумно расстраиваюсь.