Надоевшая
Шрифт:
При этом один из ментов в мегафон кричал, чтобы находящиеся в доме сдавались, иначе они будут стрелять на поражение. На этот призыв, естественно, никто не откликнулся. Практически обнаженную меня девушка в форме завернула в невесть откуда взявшееся полотенце, а я почему-то подумала: «Так вот как выглядит спасение из ада». А уж когда среди дяденек и тетенек полицейских появился Спайк, меня осенило. Он послал Андрея на хуй, а сам просто… вызвал полицию! Я и забыла, что у него есть там связи. И о том, что местонахождение человека можно выяснить по включенному мобильному телефону, я тоже забыла.
Хорошо, что забыла об этом только я, а не Спайк и не
Я только осознавала. Сейчас, когда меня фактически вытащили, это осознание навалилось на меня пугающей тяжестью. От этой тяжести хотелось выть, и к тому же нестерпимо знобило. Я орала о том, что мне холодно, и, наверное, вела себя совершенно неадекватно, но меня не останавливали. Все та же девушка вытирала мне рот тем же полотенцем, а потом просила кого-нибудь дать мне успокоительное, пока ее коллеги искали тех, кто еще был в этом доме.
Потом какой-то пожилой мент притащил чашку с чем-то и заставил меня выпить из нее. Жидкость была горькая и неприятная на вкус, но я жадно выпила, потому что это было первое питье за все то время, что я провела в этом кошмаре. И после этого я практически сразу потеряла сознание.
Очнулась я у Белоусова дома все в той же когда-то «моей» комнате. На мне, по ощущениям, было чистое белье, да и меня саму явно кто-то обмывал, пока я была в отключке. А самочувствие было омерзительным. Слабость во всем теле, сильнейшее желание есть, а стоило мне открыть глаза — как по ним резал яркий свет в комнате, так что я закрыла их обратно. Вовремя, наверное. В комнату кто-то вошел, и я услышала диалог.
— Мариш, она что, все в бессознанке?
— Ага. Вторые сутки уже. Мы ее вымыли и даже кое-как поили, но, видимо, придется вызывать врачей. Я не медсестра, я не знаю, что делать с человеком, которого морили голодом несколько дней и к тому же не поили. Да и мы не знаем, сколько времени она там проторчала. Что там мы! Она сама, скорее всего, не знает.
— Дура, блять. Не ты, конечно. Каштанка. Я ей говорил, чтобы не отсвечивала и не действовала Дэну на нервы. Так нет же! Самая умная, мать ее. Знать бы, как она вообще к нему в застенки попала, — в его голосе было какое-то задумчивое беспокойство, и я решила, что не буду больше притворяться. И слабость моего голоса показалась мне пугающей.
— Да очнулась я, очнулась. Глаза не могу открыть, — честно призналась я. И жалобно добавила. — Больно очень.
Я ощутила, как кровать прогнулась под весом тела Спайка, и затем — его ладонь на своем лбу. Потом он мрачно прошипел.
— Еще бы. У тебя все тело болеть должно, не то, что глаза. И поделом, блять! Как ты там вообще оказалась, объясни мне, а!
— Максим, не надо, — возразил ему мелодичный женский голос. Она очень слаба, ей нужен врач. Они ее били и насиловали, там же неизвестно, какие повреждения могут быть. Ты ж ее вытащить хотел, а не угробить!
— Ох, ты, блять, домработница или моя мамка, чтоб мне нотации читать? — язвительно осведомился Спайк. Потом вздохнул как-то печально, и добавил. —
— Вот и молодец. А я пока займусь твоей… подругой.
— Ага, — снова согласился Спайк, и встал с постели, которая снова выровнялась, лишившись его веса. Затем я услышала стук закрывшейся за ним двери.
Я растерянно, все так же не открывая глаз, спросила:
— Так он… правда мертв? Тот мужик?
— Туда и дорога, — отозвался женский голос куда более жестким тоном, чем при Белоусове. — И не трепи об этом. О том, что ты кого-то там убила знаем только мы со Спайком и менты. Но они сами решили, что эта информация никуда наверх не пойдет, так что можно считать, что только мы и знаем. И вообще не думай обо всем этом лучше. В школе ты официально слегла с бронхитом, кстати. Этой версии и придерживайся, когда в себя придешь. А пока ты будешь жить здесь и восстанавливаться. Поняла?
Я слабым голосом согласилась, не в силах начинать выяснение, кто она такая и почему она здесь командует так, словно она — хозяйка дома. И почему Спайк ее слушается, что куда интереснее.
Обладательница голоса потрепала меня по волосам, как бы говоря «вот и умница», и я услышала щелчок выключателя. А затем — приказной тон.
— Попробуй открыть глаза.
Я последовала ее настойчивому совету. Перед моим взором предстала все та же комната, но практически не освещенная. Я еле различала женский силуэт. Глаза не болели, о чем я этому силуэту и сообщила.
— Отлично, теперь давай попробуем тебя усадить на кровати. Если получится, и ты не почувствуешь слабости или резкой боли в животе, то я принесу бульон. Ты когда последний раз ела, кстати?
— В пятницу днем, в школе, кажется, — совсем тихо ответила я. Впрочем, странная девица меня услышала.
— Ох ты ж елки… Сегодня, к твоему сведению, вечер вторника. Ладно. Сама сесть сможешь?
Вместо ответа, я попыталась приподняться и тут же упала обратно, задрожав от слабости. Девушка укоризненно покачала головой и подошла ко мне. Затем помогла приподняться и переложила подушки таким образом, чтобы я могла на них облокотиться и полусидеть, не предпринимая для этого никаких усилий. Живот не болел. Ну, почти не болел, если не прикасаться к нему и не пытаться еще как-то изменить положение тела. Я пришла к выводу, что отделалась синяками и серьезных повреждений быть не должно (ну, может ребро сломала, судя по тому, оно нестерпимо болело), и сообщила ей об этом. Девушка удовлетворенно кивнула, пробурчав под нос что-то о том, что заставит Спайка обследовать меня в частной клинике. Затем она вышла из комнаты, сказав мне не вырубаться до ее возвращения.
Я и не стала. Сидела и думала о том, что я теперь — убийца, которую покрывают и к тому же порченая, из-за того, что со мной сделал тот парень. По лицу текли слезы, на душе царил полный раздрай, и мне даже как-то жаль было, что меня там не добили. Когда это все происходило, я думала лишь о том, что я должна выжить. А теперь, выжив, жалею, что не померла. Мерзковатое ощущение. Хотя то, что стоит прикрыть глаза — и перед ними предстает грязная рука, стягивающая трусики с лежащей неподвижно меня, было во сто крат мерзее. Меня снова начало знобить, и я усилием воли приказала себе не думать об этом.