Надпись
Шрифт:
Однажды в Атлантике, ночью, я попал под дождь метеоритов, когда с неба летели бессчетные золотистые брызги, вспыхивали салюты, на палубу оседала небесная роса, состоящая из разноцветных частичек. Навстречу невесомому драгоценному ливню из океана выскакивали дельфины, рыбы, глазурованные киты. Стеклянно мерцали, стремились ввысь, словно слышали беззвучную, прилетевшую из Космоса весть. Хотели умчаться туда, откуда явилась когда-то жизнь. Желали вернуться на свою небесную родину.
В Индийском океане среди ночных безветренных вод возникло сияние. Лунный прозрачный столп напоминал ступавшего по волнам человека. Была видна его высокая голова, окруженная
В открытом море, вдали от всех берегов, ко мне прилетели бабочки. Огромное, белое, трепещущее облако приблизилось над морем, опустилось на мою влажную железную палубу, покрыв меня легкой шевелящейся шубой. Мои пушки и бомбометы, мои лебедки и краны, окуляры труб и прицелов, – словно бабочки, посланные чьей-то божественной волей, желали умягчить жестокие выступы моего железного корпуса, затмить глаза наводчиков и стрелков, закупорить своими хрупкими телами и крыльями жерла орудий. Матросы сметали бабочек швабрами, чистили залепленные стекла рубки, шагали по бабочкам, но безгласные существа, словно крохотные белые ангелы, парили, трепетали над палубой.
Огибая Китай вдоль далеких туманных гор, я почувствовал, что оказался во власти дремотных таинственных сил, выпивавших из моих машин и приборов, из турбин и моторов их неутомимую волю. То же и с людьми, – засыпали на ходу, забывали команды, обморочно бродили по палубе, будто к ним присосался невидимый огромный упырь, высасывая их соки и жизни. Ими овладел невидимый демон востока, погружал в помешательство, вдувал им в души отравленный дым.
Я не знаю, как завершу мою жизнь. Погибну в бою, среди ядерных грибов и разрывов, медленно погружаясь на океанское дно? Или состарюсь, буду пришвартован в отдаленной бухте, на кладбище кораблей, и меня станут пилить автогеном, выламывая из бортов стальные окорока, обнажая утомленные ребра? Но иногда, в неразумном прозрении, мне чудится другая страна, огромный, залитый огнями китайский город. Без ракет и орудий, расставшись навсегда с самолетами, я перестроен в плавучий дворец. Мои ангары, отсеки, помещения для турбин и для топок превращены в великолепные залы, украшены мрамором, алыми и золотыми драконами. В них танцуют, пьют вино и играют в карты. В адмиральской каюте, переделанной под пышную спальню, мужчина с восточным лицом возлежит на подушках, и девушка приближает к его губам свою обнаженную грудь…
Среди моряков экипажа, обремененных круглосуточной бесконечной работой – прокладывают маршруты на карте, слушают дно океана, регулируют обороты винтов, выпекают хлеб, драят до блеска поручни и ручки кают, заглядывают в душную глубину контейнеров, где притаились ракеты, – среди трудолюбивых, понятных мне моряков, опекающих мое огромное тело, присутствует человек, загадочный для меня и неясный. Писатель, командированный на флот, чтобы принять участие в стрельбах и потом описать учебное сражение на море. Поведать людям, не знавшим никогда океан, как корабли и подводные лодки проведут скоротечный ядерный бой, уничтожая авианосец противника. Я наблюдаю писателя, который не захвачен корабельной работой и существует отдельно. Созерцает сияющие туманы моря. Обходит стороной матросов, драящих палубу. Ненадолго заглянет в командирскую рубку, прислушиваясь к незнакомым командам. Выйдет на мостик сигнальщика и стоит, обдуваемый ветром, рядом с железной стенкой, на которой красной краской начертаны контуры вражеских кораблей,
Вот он толкает железную дверь, полагая, что за ней разместились акустики, слушают в наушники море, следят за млечным, бегущим по экрану лучом. Но вместо этого на него вдруг пахнет сладким дымом афганских предгорий, он идет вдоль глинобитной стены, над которой виднеется дерево с красным урюком, свисает плетеная клетка и скачет лазурная птичка, пыль кишлака набита множеством овечьих копыт, с ребристым отпечатком прокатившего танка, и он шагает в своем, еще не случившемся будущем.
Или входит в дверь, за которой ожидает увидеть асбестовый кожух турбины, стеклянный блеск циферблатов, сияющий маслом металл. Но нога его погружается в зеленую жаркую жижу никарагуанских болот, в лицо ударяет душная ядовитая прель, качаются желтые водяные цветы, и хлюпающий впереди изнуренный солдат несет на плече избитый ствол миномета.
Эти видения пугают его. Он объясняет их галлюцинациями, вызванными обилием железа, действием электрических и магнитных полей, непрерывными вибрациями, бегущими по моему огромному телу. Писатель уходит в каюту и долго лежит, не понимая, кто присылает ему из будущего эти цветные слайды. Не знает, что это я, обладающий даром провидения, затеял с ним странную, увлекательную для меня игру.
Вот он стоит перед дверью, за которой в стальной квашне восходит тесто, дышит хлебная печь, матросы вытягивают из раскаленного зева горбатые смуглые буханки. Переступив железный порог, вдруг очутился на московской улице, где ревут свирепые толпы, топчут сорванный красный флаг, сбивают с помпезного фасада золоченую надпись. Отколотые буквы со звоном падают на заплеванный асфальт.
Входит в кают-компанию, где длинный, накрытый к обеду стол, картина с изображением Цусимской битвы. Но оказывается среди колючего мусора нелепой, рыхлой баррикады, по мокрому асфальту бежит бородач в казачьей папахе, с лампасами. Подстреленный невидимым снайпером, начинает падать, хватая руками воздух.
Ладонями своих ажурных антенн, изгибами стального огромного корпуса я вычерпываю из будущего отдельные видения и образы. Прикладываю их к векам писателя, как переводные картинки, и он воспринимает их, как сны наяву, как странные миражи, как особенности своей творческой незаурядной натуры.
Однажды, когда он переступил порог орудийной башни, ему, вместо винтовой, подымавшейся к орудию лестницы, открылось пространство церкви, тихое свечение лампад. В цветах, окруженный смиренной родней, стоит гроб, и в нем остроносый, с запавшими губами старик – он, писатель, на лице которого – облегчение от завершенной неразгаданной жизни.
Этот странный человек принял мою игру. Бродит по моим железным лабиринтам, как по лабиринтам своей будущей судьбы…
Входим в квадрат полигона. Адмирал наклонился над картой, сверяет направление ударов. Весь экипаж – на местах. Мой громадный короб мощно дрожит от рева турбин, от яростного полыхания топки. Страстно трепещет каждой стальной заклепкой, драгоценной клеммой прибора. Время утратило ленивый размытый ход, превратилось в заостренный вектор, нацелено в слепящую точку. Эта точка – смысл моего бытия, вершина моего назначения, ради которого сотворил меня Бог. Руками людей, построивших мое грозное тело, совершат свою работу. Я – божий ковчег, и имя мое – «Кара Господня».