Надпись
Шрифт:
– Эти антисемитские выходки Рудольфа меня не обижают, – примирительно произнес Марк, чувствуя неловкость гостя. – Они вовсе не свидетельствуют о юдофобских настроениях в стране, как шепотом, пугливо предупреждают некоторые евреи. Мой личный опыт говорит об обратном. Я, обыкновенный еврей, без особых заслуг перед обществом, добился влиятельного положения, объездил на государственные деньги весь мир, участвую в культурной и политической жизни и считаю Россию моей единственной Родиной. Хотя без всяких предубеждений отношусь и к сионистским организациям, этим ловцам еврейских душ… Конечно, у евреев в революции есть историческая вина. Они совершили не только социальное, но и геологическое насилие, выхватив Россию из земного развития. Так Луна была вырвана когда-то из Земли, оставив огромный, затопленный океаном котлован. Евреи вышли из черты оседлости, но распространили эту черту на шестую часть
Коробейников согласно кивал, изображал заинтересованность, но в уме пульсировала душная, страшная мысль – признаться во всем Марку Солиму. Повиниться перед ним и этим признанием навсегда отрезать себе вход в его дом. Отсечь разрушительный, смертельно опасный сюжет романа, на который одна за другой нанизывались увлекательные сцены. Волшебная, как ночной фейерверк, Москва, сквозь которую они летели с Еленой. Подиум с длинноногими амазонками, которые пленили его по ее наущению. Свирепая неандертальская драка у дубровицкой церкви… Но он молчал, был не в силах признаться. Был в плену у сюжета, который развивался сам по себе, неподвластно художнику. Складывался из крохотных, поминутно возникавших отрезков, из произносимых Марком слов, из сумасшедшей, невыполнимой мысли во всем признаться, из чудесного, изысканного портрета Елены, смотрящей на него с укоризной.
– Историческая задача евреев – объединить разорванное человечество. Через мировую, во многом еврейскую, культуру. Через науку, технологии, машины, во многом еврейского изобретения. Через политику, указывающую человечеству общую цель. Это не просто. Требует от евреев жертв. Обрекает их на гонения. На обвинения в масонском заговоре, в предательстве национальных интересов стран, где они проживают. Но прогрессивные евреи идут на эти жертвы. Я, в силу моих скромных возможностей, принадлежу к их числу…
Своими откровениями Марк усиливал в Коробейникове чувство стыда. Этот стыд и вина рождали в нем подобье истерики, приближали к той черте, за которой он может перебить Марка и во всем повиниться. Но эта страшная, сокрушительная мысль тоже была искушением, потребностью больного сознания, и он продолжал молчать, едва внимая рассуждениям Марка.
– Тот небольшой круг людей, с которыми вы у меня познакомились и, надеюсь, продолжите знакомство сегодня, связан упомянутой грандиозной, планетарной задачей – возвращением Луны на Землю. Этот круг, разумеется, состоит не из одних евреев, но все мы, по расхожим характеристикам нынешних славянофилов, являемся "вольными каменщиками". Работаем каждый в своей видимой области – в науке, культуре, политике, – но незримо объединены мессианской задачей. Строим на Земле космодром, куда из пустыни Космоса должен спланировать межпланетный корабль Луна. Это сложнейшая операция. Луна должна занять то место, откуда ее вырвала русская революция. Должна поместиться в котлован, не сломав, не повредив его кромки. Не плюхнуться с размаху на другой континент, на головы ничего не подозревающих народов, породив жуткую катастрофу. Должна уцелеть во время приземления, не рассыпаться на груды уродливых обугленных осколков. Это требует колоссальных знаний, колоссальных, видимых и невидимых, усилий. Самоотверженной воли тех на Западе, кто находится на земном космодроме и принимает корабль, и тех, кто находится здесь, на этой огромной летающей тарелке, именуемой "СССР", и идет на снижение. В этой космогонической работе вам и предложено участвовать.
В Коробейникове от этих слов – озарение, жадное, всепоглощающее внимание, предвкушение нового ослепительного опыта, которого ждала и искала душа. Ему, творцу и художнику, вдруг открылся путь в сокровенные, невидимые миру пространства. В подземные лаборатории, где в условиях строжайшей тайны сотворяется реальность, происходит колдовство, рождаются новые формы, которые потом выходят на поверхность, превращаются в политику, войну, освоение целины, полеты в Космос, вторжение в Чехословакию, в книги маститых писателей, в фильмы известных режиссеров. И это озарение, страстное предчувствие освободило его от мучительной неловкости, от чувства стыда и вины. Проникновение в эти подземные штольни, пребывание в секретных лабораториях требовали компромиссов и жертв. Путь, который ему открывался, предполагал сосредоточенность на главном направлении, с пренебрежением сопутствующими коллизиями, к числу которых относилась его случайная близость с Еленой, его чувство вины перед Марком. Этим следовало пренебречь, как разведчик пренебрегает этикой в
– Я хотел сообщить вам две, на мой взгляд, важные, касающиеся вас вещи, – продолжал Марк. – Ваш очерк об авианосце высоко оценен не только в журналистских кругах, но и в военном и международном отделах ЦК. Появились комментарии в зарубежной прессе. Откликнулись американцы, англичане, японцы. Усиление советского Тихоокеанского флота является фактором воздействия на Китай, вокруг которого начинает разыгрываться сложная военно-политическая комбинация. Поздравляю, ваше творчество становится инструментом большой политики.
– Как бы оно, в результате этого, не перестало быть творчеством, – усмехнулся Коробейников, испытывая удовлетворение от похвалы. – Принято считать, что политика противопоказана и опасна для творчества.
– Все полезное опасно, мой друг. Ядерная энергия полезна и очень опасна. Электричество полезно и опасно. Солнце полезно и опасно. Неопасны фантики от конфет. Эстрадные конферансье. Надувные шарики на демонстрациях. Теперь второе, мой друг. Приближаются Октябрьские праздники. Будут, как обычно, парад, демонстрация, правительственный прием в Кремле. Будет обязательная казенная риторика телетрансляций, ритуальный набор речей, от которых устал слух, притупилось восприятие. Что, если вам написать праздничный текст, который в вашем исполнении прозвучит прямо с Красной площади, от кремлевской стены? Молодой писатель, романтический государственник, выражает свое отношение к государственному празднику. Вы найдете для этой речи необычные слова, нестандартные мысли. Используя свой богатый романтический лексикон, произнесете все, что следует произнести во время "красного богослужения" с амвона нашей "красной коммунистической церкви", но иными словами, с иной интонацией и музыкой, которая должна освежить обветшалые казенные словеса. Вдохнуть новую энергию в государственные символы. Я думаю, это у вас получится. Такая поэтическая миниатюра, "стихотворение в прозе" о смысле великой Революции будет сразу замечена. Еще больше выделит вас. Обратит на вас внимание высшего руководства страны. Я сам позабочусь об этом.
– Право, не знаю. Предложение очень лестно. Смогу ли?
– Ваша книга, которую мне показала Елена, во многом религиозна. Вы относитесь религиозно к женщине, природе, земле. Этот редко встречающийся религиозный взгляд необходим в разговоре о государстве. Ибо наше государство в своей глубине, у истоков своего создания, окрашено религиозным смыслом. Красная площадь – это храм, икона, некрополь красных святых. Дважды в год, весной и осенью, здесь происходит "красная литургия". Если вы это выразите, ваш текст станет акафистом, а вы превратитесь в псалмопевца государства. В той огромной, скрытой работе, о которой я вам поведал, нам необходим свой псалмопевец, который бы вплетал в сладкозвучные тексты несколько новых, не сразу заметных слов.
– Попробую стать псалмопевцем, – ответил Коробейников, решив про себя принять это почетное и увлекательное поручение для того, чтобы глубже проникнуть в таинственную реальность, приоткрываемую перед ним многомудрым заговорщиком Марком.
30
В коридоре раздался звонок. Коробейников вздрогнул, вновь испугавшись появления Елены. Но вошел знакомый Коробейникову миловидный молодой человек, Андрей, с которым он успел сблизиться во время первого визита. Уже из коридора, снимая плащ, гость улыбнулся и кивнул Коробейникову как старому знакомому. Они вновь оказались рядом, в просторной гостиной с лепным потолком, под которым драгоценно переливалась хрустальная люстра, и под ней, по паркету, были расстелены черно-красные персидские ковры, пушистая, белоснежная шкура барана.
– Очень рад нашей встрече, – искренне произнес Андрей, с удовольствием оглядывая уютный дом, тумбочку на колесиках с заморскими бутылками, нарядную бадеечку, полную льда, блюдо с маленькими бутербродами. – Мало в Москве домов, куда хочется прийти, зная, что встретишь приятных людей, общение с которыми обогащает. Марк, искусный театрал, превращает каждую встречу в небольшой увлекательный спектакль.
– Насколько я понял из прошлого посещения, это не просто развлекательные спектакли, но и деловые встречи единомышленников, занятых многосторонней общей работой, – сказал Коробейников, пытаясь понять, какую роль играет Андрей в этом тайном собрании, в чем род его деятельности, если он, молчавший всю прошлую встречу, столь осведомлен о ее участниках.