Надпись
Шрифт:
– Видите ли, каждый из нас погружен в свою узкую специальность, поневоле имеет ограниченный кругозор, суженный круг общения. Заслуга Марка в том, что он собирает вместе столь разных людей, которые одну и ту же проблему рассматривают с разных сторон, открывая в ней множество неожиданных ракурсов. Проблема перестает быть запутанной, распутывается, становится очевидной. Тогда ее можно решать. Это напоминает комок пластилина, куда вклеено, вмазано множество разных цветов, многократно смятых, слипшихся, отчего комок кажется серым, грязным. Здесь же, в результате "мозговых атак", пластилин распадается на разноцветные составляющие,
– Прекрасный образ. Сразу видно, что вы аналитик.
– Меня здесь ценят за аналитические методы, которыми я владею. Поручают исследовать и оценить сложные, а иногда и сверхсложные явления, к которым относятся общественные процессы. У вас же, в отличие от меня, развит противоположный дар. Ваша образность и метафоричность – это уникальная способность синтезировать, соединять несоединимое, выстраивать иерархию явлений. Этот дар очень редкий. Полагаю, что Марк, у которого удивительное чутье на таланты, собирается использовать вашу уникальную способность.
– Вам знакомы мои тексты? – заинтересованно спросил Коробейников.
– Ваш последний очерк об авианосце великолепен. Вы пишете о машинах и механизмах как о живых существах. Одушевление машины – это огромная философская задача, которой занималось русское искусство начала века, но потом, к сожалению, с этим рассталось. Сегодня военные инженеры вплотную заняты проблемой "человек-машина", решая ее в интересах боя. Вы же одушевляете и очеловечиваете технику, как язычники одушевляли камень, воду, дерево, находя в них живую душу.
– Самая сложная, сконструированная человеком машина – это государство, не так ли? – Коробейников чувствовал неординарность собеседника, глубину его познаний, сходство своих и его представлений. – Мегамашина государства начинает выдавливать из себя человека, утрачивает человеческое и духовное, и тогда возникает опасный конфликт. Государство начинает давить и угнетать человека до той поры, пока человек не взбунтуется и не разрушит сконструированную им мегамашину. Мы с Марком до вашего прихода как раз обсуждали эту тему.
– Именно это и объединяет всех, кто сюда приходит. Одушевление советской мегамашины, которая начинает ветшать и черстветь. Возвращение ей духа творчества. Кстати, быть может, вам будет интересно. Я имею возможность просматривать американские газеты. Так вот, ваш очерк о Тихоокеанском флоте был отмечен в "Нью-Йорк таймс". Во время слушаний в Конгрессе один конгрессмен, кажется от штата Айова, заявил, что Коробейников, рассказавший о тайнах океанической стратегии СССР, никакой не журналист, а начальник советской военно-морской разведки.
– Ну это слишком, – засмеялся Коробейников, польщенный похвалами.
– Ваш дар – это ресурс государства. Его надо использовать, как используют бомбардировщик новой конструкции, – засмеялся в ответ Андрей, милый, изящный и дружелюбный.
В прихожей зазвонили. Зазвучали голоса, шарканье ног. Марк кого-то обнимал, помогал раздеться. В гостиную вошли сразу двое, удивившие Коробейникова своим несходством, разительным внешним несоответствием. Первым появился прихрамывающий, начинавший полнеть человек в носках, который оставил туфли в прихожей, но не воспользовался мягкой домашней обувью. Он был лысоват, некрасив. Лицо простецкое, деревенское, нос картошкой, губы оттопырены, из-под вздернутых бровок смотрели маленькие, умные, настороженно-хитрые
– Кто сии джентльмены?
– Первый, в носках, колченогий – восходящая звезда идеологии. Работник идеологического отдела ЦК Исаков, по прозвищу "Хромой бес". Казалось бы, простой деревенский мужик, а прочитал лекцию в Колумбийском, университете, которая вызвала восторг американской профессуры. Очень коварен и вероломен. Второй – членкор Академии наук Гришиани, технократ и управленец, ратующий за новые формы управления производством, подобные тем, что используются на автомобильных конвейерах Форда. Говорят, большой любитель дам, превращающий свой роскошный рабочий кабинет в будуар.
– Тоже своеобразный конвейер, – заметил Коробейников, отдавая должное лаконичным исчерпывающим характеристикам собеседника, который как будто бы заглядывал в миниатюрную картотеку с досье на членов "кружка".
Опять зазвучал звонок. Марк пошел открывать, а Андрей приветливо и услужливо наполнил тяжелые стаканы золотистым скотчем. Ухватил щипчиками и метнул кусочки льда. Отнес стаканы Исакову и Гришиани. Передал Коробейникову литой, с золотистым напитком, стакан, источавший горьковатый обжигающий дух.
В гостиной появились двое. Маленький, круглый человечек с безбровым, бабьим лицом, без всякого намека на щетину, с малиновыми яблочками щек, детски голубыми глазами и пунцовыми губками-бантиками, которые, казалось, сосали вкусную карамельку. И бодрый, с твердым носом, решительными яркими глазами мужчина, свежий, промытый, с целлулоидным отливом, большими ладонями, которые он потирал, издавая шелестящий горячий звук, словно добывал огонь трением. Оба здоровались, усаживались, с благодарностью принимали от Андрея стаканы с выпивкой, заглядывали в какую-то брошюру, которую подсовывал им Марк.
– А кто эти двое? Один напоминает умного скопца, а другой – умелого фокусника. – Коробейников, уже сблизившись с Андреем, позволил себе легкую иронию, которая была воспринята.
– Этот скопец, который не нуждается в бритве, – Заметин, работающий на стыке Центрального Комитета и Министерства иностранных дел. Усилил свое влияние после пражских событий, которые заранее предсказывал. Второй – доктор Миазов, получивший доступ к геморроям, предстательным железам и астматическим легким высшего кремлевского руководства. Практикует методы тибетской медицины, приглашая для диагностики экстрасенсов. Говорят, обладает даром гипноза и телекинеза. К его ладоням прилипают предметы различной величины и веса, в том числе и сделанные из драгоценных металлов.