Надпись

Проханов Александр Андреевич

Эта мысль была мерзкой, гадкой. Он с отвращением ее в себе обнаружил и постарался изгнать.

– Я вызову "неотложку"… – Коробейников схватил телефонную трубку, в которой ему почудился притаившийся голос Саблина, его яркие, совиные, навыкате, глаза, которыми он углядел его страх, неблагородный, жалкий порыв.

– Не вызывай… – остановила она его. – Пройдет… Накапай мне капли… в тумбочке…

Он нашел флакон и маленький хрустальный стаканчик. Путаясь, сбиваясь со счета, накапал душистые, пряные капли. Шлепая босыми ногами, сходил на кухню, из чайника долил воды. Принес. Поддерживая ее голову, видя, как мелко дрожат ее веки, помог выпить.

Она откинулась, лежала, прикусив губы, словно боролась со слезами, огорченная своей немощью, беззащитная, среди сильных, здоровых, мучающих ее мужчин. Коробейников испытал

острое сострадание, жаркую вину перед ней, слезную нежность. Был готов принять на себя ее несчастья и огорчения, сидеть подле нее, дожидаться ее исцеления, заступаться, беречь.

Понемногу сердце ее успокоилось. Она затихла. Бледная, среди сверкающих жестоких зеркал, лежала, накинув на себя полог покрывала.

– Ступай, – тихо сказала она. – Все хорошо… Спасибо…

Коробейников оделся, поцеловал ее порозовевшие сонные губы. Вышел, щелкнув дверью. Спускался в лифте, переполненный сложными, сменявшими друг друга переживаниями. Страсть и неутолимое влечение сочетались с нежностью и печалью. Острая любовная интрига, в которую он был вовлечен, соседствовала с мучительным недоумением перед лицом нераскрытой больной тайны.

Спустился во двор, ожидая увидеть Саблина, его стерегущую в подворотне тень. Но было пусто, ветрено в каменной теснине двора. Лишь в полосе света, выгнув горбатую спину, промчалась ошалелая бездомная, кошка, породив мысль об оборотне.

Сел в машину, смахнув стеклоочистителями туманную сырость, видя, как оседает на стекло мелкая роса. Выехал на Садовую, липкую, черную, с гирляндами желтых туманных фонарей. Редкие машины мчались, шелестя млечными брызгами. Здание больницы, нежно-зеленое, с белой колоннадой, проплыло мимо, когда он услышал сзади каркающий, хриплый, мегафонный голос, называющий номер его машины, требующий, чтобы он остановился. Оглянулся. На него налетала, разбрызгивая истерические фиолетовые вспышки, милицейская машина с громкоговорителем. Продолжала называть его номер, но уже проносилась мимо, пристраиваясь в хвост другого автомобиля. Он причалил к тротуару, остановился. Вышел, недоумевая.

Улица была пустой, покрыта мокрым лаком, оголенная, среди ночных фасадов, с блестящей паутиной проводов. Казалось, по ней промчался гонец, выкликая грозную весть, от которой шарахалась в стороны жизнь, открывая путь чему-то опасному и неведомому.

Коробейников всматривался в черную, с размытыми фонарями, мглу, где что-то приближалось, пугающее, безымянное, перед чем расступались дома, открывалась пустота, воспаленно горел на перекрестке светофор, поочередно меняя цвет, проливая на черный асфальт зеленые, золотые, малиновые ручьи.

Показался грузовик с большим деревянным коробом, с рыжей мигалкой. Выкатил на перекресток. Из короба медленно выдавилась башня, коснулась троллейбусных проводов, приподняла их, натянула, открыв под ними большие пустоты. Грузовик с мигалкой стоял посреди Садовой, опрыскивая ее апельсиновым соком.

Далеко чуть слышно зашумело, заурчало, застенало. Далекая пустота наполнилась мерцаньем, призрачными вспышками, тонкими истошными всхлипами. Что-то огромное, бесформенно-пугающее выплывало из тьмы. Увеличивалось, приобретало неясные, уродливые очертания. Показались две милицейские машины. Медленно, параллельно приближались, занимая всю проезжую часть, визгливо, наперебой, завывая. И за ними мощно, упорно, охваченный дымом тягач волочил на платформе громадную, укутанную брезентом поклажу. Приблизились, непомерно увеличиваясь в размерах. Толстолобый, окрашенный в рыжее тяжеловоз и громадное, вытянутое, зачехленное пузырящимся брезентом тулово. Накатили, продавливая асфальт, сотрясая фасады, заставляя звенеть окна. Коробейников потрясенно смотрел, как пузырится и морщится брезент, скрывающий невидимого исполина. Дохнуло жаркой соляркой, мокрой военной тканью, запахом металла, масел, тонких лаков, сладковатых химических испарений.

Тулово катилось мимо. Коробейников вдруг подумал, что это везут статую Бамиана, перевозят из далекого афганского ущелья, чтобы поставить в Москве, над речной кручей. Отовсюду будет видна исполинская рыжая статуя с блаженной неземной улыбкой, обращающая к городу молитвенные ладони.

Громада продымила. Вслед за ней опять возникла завывающая милицейская машина. Второй тягач, такой же дымный, ревущий, протащил другое, непомерно длинное, укутанное в балахон изваяние.

Коробейников знал:

это были баллистические ракеты новых конструкций, выдавливающие брезент своими рулями и стабилизаторами. Или стратегические гигантские бомбардировщики со снятыми крыльями. Громадные фюзеляжи, предназначенные для полета над Северным полюсом, к другой половине Земли. Их изготовили на одном из московских заводов и теперь везли в загородный испытательный центр, где находились аэродинамическая труба и моторные стенды. Их поместят в потоки и вихри воздуха. Заставят работать их огнедышащие ревущие двигатели.

Все это знал Коробейников. Но эти мистические, закрытые брезентом громады, идущие сквозь ночной спящий город, представлялись ему загадочными хранилищами будущего. Вариантами неосуществленной истории, каждый из которых мог развернуться в ослепительное и прекрасное чудо либо в ужасную вселенскую смерть.

Третье изделие, подобное первым двум, проревело мимо нарядных фасадов, хрупких колонн, узорных окон. Коробейников чувствовал укрытые под уродливым брезентом великолепные, совершенные формы, их металлическую голубоватую наготу, исполинскую женственность, способную родить великолепного сияющего младенца или ужасного, уродливого выкидыша.

Гул и фиолетовый блеск исчезли. Грузовик с оранжевой мигалкой опустил на перекрестке контактную сеть. Коробейников сел в машину и отправился домой в Текстильщики.

Посреди ночи жена открыла ему дверь, и он отразился в лице жены, как в черном зеркале.

Часть четвертая

Мозг

32

Пятнистый ангар из ребристого, в военном камуфляже, железа. Металлическая пещера, в которой дремлет огромный невидимый зверь. Его присутствие ощущается сквозь стены словно могучее, переполняющее пещеру давление. Оно натягивает, раздувает железо, Как раздувает кожу громадный, напряженный бицепс. Офицер нажимает кнопку пульта. С тихим урчаньем стальная стена раздвигается, открывая угрюмый зев. Из непроглядной глубины ударяет парная, теплая, уксусно-едкая струя – дух живого спящего зверя. Так из лесной берлоги, из оплавленной снежной дыры излетает вонь могучего лежалого тела, газов, переваренной пищи, свалявшегося влажного меха. В ангаре загорается призрачный тусклый свет, голубые, оранжевые огни. В сумраке, едва различимая, уходящая в глубину, громадная и литая, с округлой сияющей головой, возникает ракета. Мобильная установка, разбуженная для марша по вечерним зимним дорогам, ускользающая от спутников неприятеля, от вражеских систем наведения, от налета его бомбардировщиков и ракет. Подвижная, не подверженная поражению стартплощадка, откуда сорвется и улетит за океан удар возмездия.

Стою на снегу перед стальным камуфлированным логовом. Смотрю на стеклянный воздух, в котором тускло сияет ракета.

Африканская бабочка нимфалида, перебирая лапками, с восходом солнца выбралась из-под мокрого листа. Прилипая к влажной, маслянистой поверхности, замерла в изнеможении. Полная ночной слабости, с охлажденным ворсистым тельцем, была не в силах расправить черно-зеленые узорные крылья. Ее выпуклые, из студенистых ячеек, глаза создавали калейдоскопическое изображение мира, в котором присутствовало множество красных солнц, множество слепящих росинок, множество птиц, пролетевших к близкому, из синих лоскутьев, океану. Бабочка медленно, напрягая тугие кромки, растворила крылья, поворачивая их навстречу лучам. Застыла, окруженная туманными испарениями, чуть заметно дрожа хрупкими усиками. Солнце сушило {…}становился горячим и гладким. Черно-зеленые бархатные крылья жадно поглощали лучи. В гибких прожилках взыграли соки. Тельце бабочки, напоенное теплом, сладостно вздрагивало, переливалось ворсинками. Изумрудные полосы крыльев драгоценно, сочно зажглись. Хоботок пульсировал словно крохотная часовая пружинка. Сердце, заключенное в хитиновый панцирь, билось как маленький барабанчик, выстукивая свой пульс среди ритмов лес океана и солнца. Усики чутко ловили запахи влажной земли, древесной коры, пахучей океанской воды. Ощутили сладкое дуновение цветущего в отдалении куста. Дразнящий медовый аромат был пойман усиками, определившими его направление. Бабочка оттолкнулась от теплого листа. Рассекая крыльями воздух, создавая легкие вихри, радостно полетела на волнующий запах нектара, похожая на балерину в изумрудных одеждах.