Наедине с собой или как докричаться до вас, потомки! Дневниковые записи 1975-1982
Шрифт:
– Да что вы, ребята, – вдруг крикнул я. – У меня три ранения. Чтобы вы жили…
И вдруг круг вокруг меня разомкнулся. Ребята усовестились, ушли.
В этот день по радио была передана информация о врачах-вредителях. Парни эти были жертвой той информации.
Вечером того же дня я отправился в ЦДЛ. Жена отговаривала, но я все-таки пошел. Я думал – отвернутся друзья, значит, грош нам цена, нашей дружбе, нашему братству, нашему товариществу.
Первым встретил меня Сергей Орлов. Как больного взял меня под руку, посадил за стол, готовый кормить меня с ложки. Меня окружили другие ребята, выпили за мое здоровье.
От сердца отлегло. Слезы
ИЗ ЗАПИСНЫХ КНИЖЕК
Есть такая восточная шутливая присказка. У Моллы Насреддина спросили, сколько ему лет. “Сорок”, – ответил Молла. Через год снова спросили. “Сорок”, – был ответ. Спросили еще через год, а там еще и еще – ответ был неизменный: “Сорок”. Когда ему напомнили о его забывчивости, он не растерялся, сказал: “А вы хотите, чтобы я каждый день менял свое слово? У мужчины одно должно быть слово.”
Сталин во многом напоминает мне этого шутника. Но с той лишь разницей, что Молла Насреддин смеялся над собой, а Сталин – над страной…
О том, что Сталин, составив определенное мнение о чем-либо, потом не менял его, не менял свои приказы, даже если они обращались против нас, знают хорошо те, кто прошел войну, у кого зоркие глаза и цепкая память, кто не хочет из ложного стыда закрыть глаза и уши на все увиденное и услышанное на войне, где воочию можно было убедиться в своеобразии сталинского военного гения, оценить шутки стоившие нам миллионы жизней.
Рассказывает Герой Советского Союза, танкистка, писательница Ирина Левченко.
“Поначалу наши ребята, молодые танкисты, не имевшие опыта и навыка в танковых боях, столкнувшись с хорошо обученными танкистами фашистской армии, не выдерживали их натиска и, не принимая боя, панически бежали, оставляя машину. Сталин приказал заградотрядам расстреливать беглецов на месте. И их расстреливали. Но вот ситуация изменилась. Мы научились воевать. Немцы сами начали убегать от нас. Мало-помалу беглецы перевелись, и стрелки заградотряда остались без дела. Впрочем, это не точно. Они все-таки находили работу, зорко смотрели за полем боя и, как только какой-нибудь наш подбитый танк загорался, бежали на дымок: не спасать обгоревших танкистов, а расстреливать на месте. Конечно, сытые бравые автоматчики это проделывали из трусости, чтобы скрыть свою бездеятельность – чего доброго еще пошлют с немцами воевать. Но и Сталин хорош. Сколько писали в ставку, частушки даже сочинялись, как уберечься от своих, но так до конца войны управы на них не нашлось, Сталин так и не отменил своего приказа, не сделал к нему поправок. Танковые подразделения вынуждены были негласно держать при части отряд бойцов, которые спасали раненных танкистов от солдат внутренних войск”.
Такую же картину рисует кавалер двух орденов солдатской “Славы”, капитан Бабкен Гевондович Кричьян, защитник Сталинграда, прославленный разведчик.
“Не знаю, как на других участках фронта, но можно смело сказать, что в Сталинграде из десяти убитых добрая половина пала от наших пуль”.
Были ли среди нас такие, которые говорили бы Сталину: “Не согласен”?… Да, были. Но мы о них не говорим, их не чествуем, они погибли бесславно по одному движению пальца Сталина. Например, Орджоникидзе, Постышев. Известны последние слова Якира: “Да здравствует коммунизм!” Или Карахана: “Ничего нового. Революция пожирает своих детенышей”.
Одного кивка, движения
Вот так и ушли в неизвестность патриоты моего Карабаха, те, которые заикались о каком-то референдуме, о каких-то своих, исконно армянских интересах. Арменак Каракозов, Гайк Арустамян, Мукуч Арханян, поэт и педагог Нерсесян. Разве всех перечислишь?
Автомат властно вошел в наш быт, в нашу жизнь. Это хорошо. Я приветствую любую автоматику, которая облегчает труд человека, помогает нам. Но я решительно против, когда автоматика влезает в личную мою жизнь, требует от меня каких-то механических действий, заставляет мыслить по какому-то заведенному порядку, по мерке. По этому заведенному порядку жить, конечно, легче. Рыба клюет на крючок с приманкой и находит свой бесславный конец. Но она видит только приманку и не видит крючка, той опасности, какой подвергает свою жизнь. Но рыба есть рыба, с нее какой спрос?
Обидно, что мы уподобляемся рыбе. Идем на приманку, не замечая за ней крючка-обманки. Человеку оставаться человеком в наши дни трудно. Он не желателен, с ним много хлопот. Стадо и пастух – вот предел наших мечтаний, наш идеал.
Но я не хочу стать бараном, не хочу превращаться в рыбу, в животное. Не хочу, чтобы мои дети, внуки стали ими. Я хочу остаться человеком, чтобы мои дети, внуки тоже остались людьми. Думали и мыслили не по заведенному порядку, а по собственному разумению. Чтобы при случае, сказали: “Не согласен. Я воздерживаюсь. Я протестую”.
Видите, как многого я хочу. Я хочу, чтобы человек остался бы человеком, а рыба рыбой. Если осел – ослом. Чтобы не равняли меня ни с рыбой, ни с ослом. Так многого я хочу.
Правильный человек, со всех сторон правильный – идеал нашего общества. Не человек, а геометрическая фигура. Равнобедренный треугольник. Этакий оловянный солдатик. Когда-то над оловянными солдатиками Андерсена посмеивались, смеялись над его голым королем, а теперь и голый король и оловянные солдатики – главные персонажи нашей жизни.
Куда ты катишься, мой современник? Разве тебя оловянным солдатиком выпустили в свет? Разве тебя не учили быть человеком? Учили, конечно, учили. И в школе, и дома, и комсомол. Разве твоими воспитателями не были и это высокое чистое небо, и эти душистые колыхающиеся в хлебах поля, даже вон те неказистые придорожные кустарники, на которые по весне, озоруя, ливнем падают повеселевшие стайки воробьев. Или высоченные краны, вознесшиеся над твоим городом, которые доставляли тебе немало радости.
Как же это ты вдруг стал геометрической фигурой, равнобедренным треугольником, автоматом, равнодушным ко всему, что окружает тебя?