Наират-1. Смерть ничего не решает
Шрифт:
— Не то что бы очень. Картинки любопытные.
— Редкая вещь. Одна из лучших работ по скланам достопочтенного хан-кама Кырыма Анму У-Вара. Хотя, конечно, многие говорят, что в данном случае слову «лучшая» подходит синоним «единственная толковая». Самому автору больше нравится «первая научная». Хан-кам Кырым весьма одаренный человек.
— Увы, мне это имя мало о чем говорит.
Ирджин понимающе кивнул.
— Ну что ж, прошу, любезнейший. — Он жестом указал на греющийся тигель, в котором отсвечивало свернувшейся кровью ригатэ. Рядом были аккуратно разложено с десяток мешочков.
Отложив
— Я приготовлю вам напиток, которым мы согревались по праздникам в классах великолепного РуМаха.
— А вот мне это имя говорит о многом. — Ирджин приподнял к потолку ладони.
— Вы знакомы с его работами?
— По чести говоря, непосредственно — нет. Но слава великого поэта, оратора и полиглота докатилась и до нас. Теперь понятно, почему вы столь хорошо изъясняетесь на наирэ.
— Хорошо бы сначала вскипятить воды, но мы обычно не усложняли себе жизнь. — Винная гладь вспучилась пузырьками, и Туран принялся колдовать. По комнате поплыл терпкий хмельной аромат.
Корица — как основная тема…
— Вы говорили о предстоящих беспокойствах…, — начал Туран, не оборачиваясь.
— К сожалению, да.
— Вы ведь не сцерхов имели ввиду?
— Увы, не их. Вы же умный человек, Туран, и прекрасно понимаете, что мы здесь выращиваем зверюшек… вовсе не для загородных прогулок диванных девиц. Хан-табунарий Таваш Гыр как куратор; личный контроль кагана и всё такое. Ыйрам, разумеется, молчит, но мы оба знаем, что такое, хм, воинско-героическое молчание красноречивее любых слов.
Немного цедры грейпфрута и толика шафрана — для особого привкуса…
— И вот в такой специфической ситуации, долженствующей работать как часы святого Суммаха на центральной площади столицы, вдруг исчезает один из мелких участников механизма. Пусть даже не винтик, а так, капелька смазки. Да, я имею ввиду нашего истопника… Ну а вдруг пропавший — все-таки не смазка и не шпилька, а вполне себе шестеренка или даже важная пружина? Вы ведь понимаете, что за происходящим наблюдает внутренняя стража, и ее глава, достопочтенный Лылах?
Размять несколько горошин черного перца — для обжигающей остроты…
— Штука в том, что эта пружина наверняка запустит какой-то процесс. Вопрос в том — какой? Будет ли это личная инспекция ретивого дознавателя или же тихая, но оттого не менее жесткая проверка изнутри? Неизвестно. Факт в том, что Ыйрам зол, а Заир затаился. И это вовсе не облегчит работу нам, ученым. Вы согласны, коллега?
— У вас случаем не найдется водки? Хорошо бы слегка сдобрить варево.
— Конечно. Сию минуту. Кстати, его светлость Лылах очень похож на водку: весьма крепок на вкус и при определенных дозах выворачивает мозги наизнанку любому.
Туран снял тигель с горелки и, поставив на квадратный поднос, произнес:
— Ваш рассказ сложен для моего кхарнского разума, непривычного к здешним особенностям.
— Вот-вот, коллега, вот-вот. Ваш кхарнский разум как раз и окажется под пристальным вниманием. Знаете, многие наир очень не любят неизвестное, особенно, заграничное.
— Но мне показалось…
— Вам показалось. — Ирджин протянул пузатую бутылку.
— Звучит угрожающе.
— Разве? Я
— Благодарю за заботу. — Туран наполнил две глиняные кружки. — Можно пить.
— Ну что, за здоровье великолепного поэта РуМаха? Как, кстати, называется этот напиток?
— Ва-гами-шен. Волшебный щит.
— Какое чудесное совпадение. — Некрасиво улыбнулся Ирджин и сделал большой глоток.
В эту ночь Туран заболел инсомнией.
И лист пергамента с десятком недописанных катренов в припадке ярости швырнул в огонь. РуМах бы не одобрил… Но мудрый старец — в Байшарре.
С самого утра валил мокрый снег: крупные, тяжелые хлопья застили дорогу, и дальше, чем шагов на пять разглядеть что-либо было невозможно. Но дед не торопился уходить домой. Нахохлившись, укутавшись в добрую медвежью доху, он лузгал семечки да пялился в ворота. Ближе к обеду подул ветер, а небо приняло темно-свинцовый оттенок.
— Буря будет, — сказал стражник, очнувшись от дремы. — Шел бы ты, дед, до хаты.
— Как будет, так и пойду.
А спустя мгновенье в воротах показалась фигура: высокая, квадратная, неуклюжая, будто и не человечья вовсе. Стражник, помянув Всевидящего, ухватился за копье, но узнал пришельца.
— От же, бесово семя!
— Не злись, дядько Видо, — густым басом отозвался гость, снимая снегоступы. Теперь было видно, что это не зверь и не вывертень, а обыкновенный парень. Просто накинутый поверх куртки меховой плащ придавал облику диковатый вид. — У меня дощечки с заказом соленой гусятины и прочей всякости от Бештинового управителя. Вроде как возьмут до десяти четвертей разного…
— Ты, Гранька, это не мне рассказывай, а кому положено.
— Ну вам же ж тоже положено, вы ж на страже, заведуете пропуском. Я все по дисциплиночке…
— Проходи уже, трепло.
Гранька повернулся к старику и сказал:
— Деду, давай побыстрянке до хаты докачу, а то ж померз весь.
На этот раз возражать дед не стал. Парень, прислонив снегоступы и копьецо к стене, под навес, поднял деда вместе с тележкой и споро зашагал по улочке.
Снег повалил гуще, ветер же облегся, только спокойствие это было кажущимся — темное небо все ж предвещало скорую бурю.
«Со многим уважением и благодарностью за доверие агент Хурдский Скороход имеет доложить».
Старик со вздохом отложил стило, буквы выходили корявыми, строки кривыми, а писать было тяжко — не держали пальцы инструменту, норовили соскользнуть на мягкий воск, стереть написанное. Но это не главное, всё одно ему ж читать и придется. Главное — точнехонько и недлинно все накалякать, чтобы потом по писанному гладенько и проговорить.
«В Бештиновой усадьбе в качестве мастерового и хозяйственного курьера загодя посажен соглядач, личный отпрыск Хурдского Скорохода, в дальнейшем поименованный Грач. Персоналия надежная. Он сообщает, что конфискованное у прежних хозяев подворье приведено новым управляющим в божеский вид и тако же обрело новых построек».