Наират-1. Смерть ничего не решает
Шрифт:
— Морхай, знаешь, почему ты никогда не станешь посажным? Потому как считаешь себя умнее верховного кама и действительного посажного.
— Прошу простить меня, мой тегин. — Поклон и единственным признаком раздражения полный ненависти взгляд, адресованный Элье.
За что? Что она сделала? Исполнила приказ? Или даже два приказа, к счастью, совпадающих?
— Я-то прощу. А вот Урлак — вряд ли. Поэтому захлопни пасть и говори по делу. — Ырхыз принял чашу, поднесенную Тайчи, протянул назад и подождал, пока мальчишка
— Уже через два дня, согласно распоряжению Урлака. Встретимся с ними непосредственно на месте.
— Ясно. Ну а что там с Гыровой дочкой?
— Кхм… Ну с утра было объявлено, что Ойла заболела. Да только братья ее ходят в железе и при оружии. Гыр ругается много, но в основном на своей половине.
— Ладно, демоны с ним, с Гыром. Иди себе, Морхай, дай отдохнуть. — Отобрав чашу, Ырхыз осушил ее в два глотка, сунул, не глядя, в руки Тайчи и, вытянувшись на подушках, похлопал рядом. — Ложись, Элы, говорить будем. День видно такой, разговорный.
Она легла. Сейчас можно, сейчас безопасно: тегин выглядит почти нормально.
Раны на затылке шить пришлось, вживую, потому что давать обезболивающее побоялись. Ничего, выдержал. И когда с опаленных волос, засохшую кровь счесывали, терпел, только за голову держался и стишки свои бормотал в полголоса. У Гыра оказались ловкие врачеватели, обошлись вообще без эмана, а из ярких следов сейчас — аккуратно замотанная холстиной голова.
— Кто будет на переговорах? Чего от них ждать? Как надолго затянется?
На скуле синяк и прокушенная губа распухла, но за пару дней сойдет. Кырым поможет. И швы наверняка снимать сам будет. Какого демона он вообще уехал? Нет, не Эльино дело, ей бы лучше на вопросы отвечать.
— Будет кто-то из гебораан, рожденных править, это иногда даже больше чем посажный, очень близко к тегину. Крылья с дугой закругления по нижнему краю и… нет, лучше иначе. Белая мембрана и серые жилки, как гранит.
— Как твоя кожа? — Поймав ладонь, поднес к глазам, провел пальцем по тыльной стороне. — Такая, да?
— Да. С ним — советники. Кто-то из дренен-фейхтов, старших воинов, узкое крыло и… горит. Нет, ты не увидишь, как горит, просто узкая лопасть и много жилок. Обязательно — дренен-дьен, старший из полезных. Ну и Маах, секретарь канцелярии, он из дьен, но невысокий, суб-дренен. А крылья у него — сааш… по-вашему будет, когда много воды.
— Озеро? Море? — Ырхыз продолжал внимательно изучать ее руку, как будто это могло чем-то помочь в предстоящих переговорах.
— Да, цвета моря.
— Вы знаете, как выглядит море?
— Мы много чего знаем.
— Не дерзи. — Сжал пальцами запястье, царапнул кожу, оставляя более светлый след. — Дальше.
— Они будут много говорить. Тхаваари,
— Зачем? Факторию болтовня не вернет.
— Иллюзия победы. Наверное. Не знаю уже. Это… Это просто принято! Как у вас, как… как…
— Шады и нойоны на Диване тоже могут долго говорить, но решение принимает каган.
У него все просто. Ырхыз не желает понимать, что речь идет о вещах несопоставимых. Он привык властвовать. Право рождения, право крови, но не разума. Объяснять? Ну уж нет, Элья не настолько верит в его нормальность, чтобы перечить.
— Теперь главное — никогда, ни в коем случае не приближайся к склан сзади, и тем более не касайся крыльев.
— Вот так? — Ырхыз толкнул, переворачивая Элью на живот, и накрыл ладонями шрамы. — Или так?
Провел пальцем по спине, слегка надавливая на позвонки.
— Никак! В этом действии все — и оскорбление, и покушение, и преступление. Только к родичу поворачиваются спиной, или тому, кому доверяют. Или презирают. Не боятся удара.
— А этот, который с твоей дуэли, он тебя презирал? Или доверял?
Элья долго молчала.
— Отвечай.
— Не знаю.
Недоверчивый смешок, ласковое прикосновение к затылку и приказ:
— Дальше.
— Для дуэлей используют не меч — браан. Не только для дуэлей. Он не мембрану — сосуды рвет и разрядом лупит так, что крыло немеет. Если крупные жилы задеты, и сразу не сшить, то шрамы остаются, серые сгустки, вроде заплат. И в бою они не выжигаются. Мертвые зоны.
— Это все? — Горячее дыхание между лопаток, волосы, скользнувшие по спине, запах ромашки, мелиссы и — ну да, ей следовало узнать прежде — дурмана.
— Нет, не все.
— Слушаю.
— Мне нельзя быть там. Суд, приговор, изгнание. Нельзя и думать, чтобы приблизиться. Икке-нутт, не приносящие пользы, не имеют права обращаться к тем, кто выше дьен. Я же еще ниже, чем икке, я никто. Будет скандал. Будет смерть. Это не обычай, как у вас. Это закон, а закон нельзя нарушать, и если я это сделаю, то… фейхты будут в своем праве.
— Успокойся, Элы. Все их права остались под Вед-Хаальд. Ты очищенная, ты принадлежишь мне, и я решаю, что с тобой делать. Повернись. Посмотри на меня.
Спокоен и самоуверен. Нормален. Почти.
— Лучше расскажи мне…
Они беседовали до ночи. И весь следующий день.
А на рассвете третьего посольство выдвинулось в путь.
Алеющая полоса тракта терялась в предрассветной мути. Лиловыми простынями лежали сугробы, по которым беззвучно скользили ломкие тени. Лошади, люди, собаки, увязавшиеся следом, двигались в прежнем, подзабытом уже ритме. Вот только Ырхыз был непривычно молчалив.