Накануне солнечного затмения
Шрифт:
— Любят? — удивился он. Потом спохватился: — Ах да, конечно. Любят. А почему бы мне ее не любить? Ты сама видела. Она красива, образованна и неглупа. Она — хорошая мать. И хорошая хозяйка. У меня замечательный сын, и я счастлив. Да, счастлив. Она защищает меня ото всех этих женщин, которые… И что такое любовь? Любовь это, в сущности, иллюзия. Наши фантазии о человеке, который и десятой долей всех приписываемых ему замечательных качеств не обладает. Человек взрослеет, становится мудрее, и ему хочется поменять одну иллюзию на другую. Он вырастает из старой, как из платья. Насчет Лолиты у меня нет никаких иллюзий. И не было с самого
— Олег Николаевич, а вдруг вы полюбите кого-нибудь по-настоящему?
— Я? Полюблю? Кого? Женщину, которую вылечу и которая всю жизнь будет жить иллюзией, будто всем обязана мне? А я всего лишь делаю свою работу. Неужели же я смогу привязать ее к себе чувством благодарности? Нет, это исключено. Никаких романов с пациентками. Адругих женщин в моей жизни нет. Разве что коллеги по работе. Но быть рядом с утра до ночи, вместе находиться в операционной и видеть, как ее руки… Какая любовь это выдержит? Нет, мой выбор оптимален. У нас с Лолой прекрасная семья. Она — замечательная женщина. Не все же такие счастливцы, как твой Сабуров. Которым выпало счастье быть любимыми по-настоящему и так же страстно любить. Он — благородный человек. Заботится о тебе. И я уверен, у тебя все будет хорошо. Ты встанешь на ноги, выйдешь замуж, родишь детей и будешь жить долго и счастливо.
— Ну вот! Начали за здравие, а кончили за упокой!
— Да не наоборот ли?
— Вы правду говорили, а теперь врете.
— Да зачем тебе правда? Думай, что жизнь прекрасна, и радуйся ей! В девятнадцать-то лет!
— Ничего в ней нет прекрасного, — нахмурилась Жанна. — Потому что все хорошие люди обязательно несчастны. Как вы.
— Ну, это ты зря. Записала меня в несчастные. У меня есть любимая работа. Я счастлив, когда мои пациенты выздоравливают…
— У меня на ногах пальцы шевелятся.
— Что?! Давно?!
— Уже несколько дней. Сначала только большой, а теперь…
Он радовался, как ребенок, и казался таким счастливым. Ведь все прочие возвращались к нормальной жизни, а Жанна начинала ее заново! И Олег Николаевич втайне гордился своим творением. Потихоньку она начала вставать, держась за кресло. Пять минут, десять, полчаса… Сначала ноги дрожали и подгибались, она, обессиленная, падала в кресло и с трудом переводила дыхание. Первые полчаса, проведенные на ногах, они с Олегом Николаевичем праздновали, словно второе рождение.
Когда вновь приехал Сабуров, Жанна встретила его стоя. И с вызовом посмотрела ему в глаза. Визит продлился недолго. Через день, в субботу, Сабуров привез в клинику ее мать. Та по случаю праздника надела мохеровую кофту с нашитыми крупными блестками, накрутила волосы. Жидкие, мелкие кудряшки неопрятно свисали по обеим сторонам лица. В ушах у матери были дешевые серьги со вставками из зеленой пластмассы. Жанна вспомнила Лолу, ее модную стрижку, дорогие украшения и невольно залилась краской. В довершение всего на ногах у матери были резиновые боты. Она ведь шла к шоссе, где ждала машина, по лужам, цепляя рыжую глину. Там, на переезде, другую обувь осенью не носят. А с середины недели теплая солнечная погода сменилась дождливой.
Жанна спустилась на лифте в холл и встретила их там, внизу. Сидя в инвалидном кресле. Мать то и дело переступала с ноги на ногу, и на ковровом покрытии остался кусочек засохшей рыжей глины. Жанна почувствовала, как кровь прилила к щекам. Должно быть, в салоне серебристого
Когда она встала, мать в голос заплакала. Сабуров смущенно сказал:
— Я пойду подышу воздухом.
Мать приехала в клинику трезвой. Но по глазам видно: хочется поскорее отпраздновать чудесное выздоровление дочери. Главное — не допустить, чтобы это случилось здесь. Не допустить…
Визит не удался. Мать говорила так громко, что Жанне было неловко. Она уже понимала, что те, особенные люди, никогда не кричат. Чем тише они говорят, тем слова их кажутся значительнее. На них с матерью оглядывались. С откровенным любопытством. Когда посетители уехали, а Жанна вернулась в палату, медсестра, принесшая лекарство спросила:
— Твоя мама уборщицей работает у этого господина?
Она не нашлась, что сказать. Правду? Кому нужна эта правда? Молча кивнула. Надо еще больше стараться, чтобы покинуть клинику как можно скорее. Ведь весь персонал теперь в курсе, что ее мать — уборщица в доме Сабурова, мужа великой Сабины.
В следующий раз Сабуров приехал уже вместе с Ларой. Та вела себя вполне корректно. Увидев Жанну на ногах, кивнула с удовлетворением, провела в клинике полчаса, сделала медперсоналу несколько замечаний и первой направилась к выходу. Сабурову ничего не оставалось, как последовать за ней. Жанна вновь чуть не задохнулась от ненависти. Вечером та же медсестра спросила:
— Эта красивая дама твоя родственница? А ты на нее похожа!
Меньше всего Жанна хотела быть похожей на Лару. Подумаешь, обе блондинки! У обеих глаза светлые, носы прямые. Не признать Лару красивой Жанна не могла. Но не могла и отделаться от мысли, что ее удлиненное лицо вытянуто книзу, словно собачья морда. Так и хотелось крикнуть вслед: «Собака! Собака!» Пока у нее еще не хватало сил, чтобы бороться с Ларой. Сначала надо научиться ходить. Ноги окрепли настолько, что можно на них вставать, но как сделать первый шаг? Как на это решиться? Поглядывая на новенькие блестящие костыли, прислоненные к спинке кровати, она прикидывала, справится ли?
Странно, но когда это случилось, какой-то особенной радости Жанна не испытала. Все произошло буднично и просто, в отсутствие Олега Николаевича. Рано утром встала с постели, взяла костыли, сделала первый шаг. Потом — второй. Когда он появился в палате, Жанна уже устала. Настолько, что радоваться вместе с ним сил не было. Зато он сиял, как херувим, на долю которого выпало принести самый заветный подарок. К дню рождения. Он ведь обещал, что в двадцать лет она будет ходить! До декабря, на который приходился день рождения Жанны, было еще далеко. Октябрь, ноябрь, декабрь… Времени достаточно!
Откинув одеяло, Олег Николаевич осматривал ее. Она вдруг занервничала и впервые взглянула на свои ноги с интересом. «А они ничего. Не худые и не толстые…» Чуть раньше Жанна сделал еще одно открытие. Из положения сидя все люди казались ей высокими, а она себе — карлицей. Встав при появлении Сабурова, выяснила, что ее макушка на уровне его глаз. Лара же была Сабурову до подбородка. Значит, она выше Лары! Это хорошо!
— Я высокая? — неуверенно спросила она.
— Сантиметров сто семьдесят, — улыбнулся Олег Николаевич. — Может, чуть меньше. Хороший росточек. Можешь податься в манекенщицы, хотя там, кажется, надо быть еще выше. Да и глупости это. Тебе учиться надо.