Наложница визиря

Спиид Джон

Костер затрещал, а за спинами мужчин во сне застонал слон.

— Если верить рассказам, то, может, и так, — мягко сказал Патан.

Слиппер вытянул вперед руки, ладонями к собравшимся:

— Паутина на самом деле существовала. Я сам держал ее этими руками. Тогда они не были такими пухлыми, — евнух вздохнул. — Если хотите знать, я был одним из трех братьев, которые должны были забрать Паутину. Мы тайно отправились в дом фаранга. В ту ночь дом повергся нападению. Мы слышали крики. Один из нас отправился за стражей, но разбойники уже сбежали к тому времени, как появились охранники.

Фаранг был мертв, а Путина исчезла. Наше Братство забрало его сына, но жена с дочерью сбежали в джунгли. Мы так и не выяснили, куда они отправились. И, конечно, мы так никогда и не нашли Паутину.

— Но тогда в чем же тайна? Ее забрали разбойники.

Лицо Слиппера неожиданно потемнело.

— Нет, они ее не получили. Они думали, что подарок все еще находится у Братства. Мы поймали одного или двух и убедили их нам все рассказать.

— Братство хорошо известно своим умением убеждать, — сухо заметил Патан.

— Но если разбойники ее не взяли, что с ней случилось? Скорей всего, к этому времени головной убор уже разобрали на части и камни продали по отдельности, — заметил Джеральдо.

— Нет, — сказал Слиппер. — Вещь слишком красивая для этого. Разрушить ее значило бы разбить сердце, — он поднес пухлые руки к огню, словно они очень замерзли. — Мы думаем, что фаранг ее спрятал или отдал жене, чтобы она спрятала. Мы уже много лет ищем эту вещь, — его маленькие глазки засверкали. — По она слишком красивая. Она не может прятаться вечно.

Да Гама рассмеялся. Костер затухал, и сто лицо уже частично находилось в тени.

— Паутину искали многие, Джеральдо. Это приятный отдых. Несколько лет назад я сам искал ее в тех джунглях. И почему мне не повезло?

— А ты что-нибудь нашел? — спросил Джеральдо.

Ответом ему было молчание Да Гамы.

— Когда-нибудь кто-то найдет ее, — сказал Слиппер так, словно разговаривал сам с собой.

— Если эта вещь когда-то на самом деле существовала, — вставил Патан.

— Я же сказал, что держал ее в руках, — заявил Слиппер.

Патан посмотрел на евнуха, не поворачивая головы.

— Да. Это ты так сказал.

Слиппер уставился на него, потом встал, крякнув.

— Мне пора спать.

Он поклонился всем, за исключением Патана, и отправился в тень. Другие последовали за ним. Остались только Патан и Джеральдо. Они смотрели на горячие угли и слабые язычки пламени.

— Ты ему не веришь? — спросил Джеральдо у Патана, когда Слиппер уже не мог их слышать.

Патан пожал плечами:

— Я не верю ничему, что говорят евнухи. Ничему, никогда.

Джеральдо молча обдумал услышанное. Наконец он встал и поклонился, собираясь уйти.

— Эта женщина из фарангов… — вдруг заговорил Патан. — Твоя сестра?

Джеральдо взглянул на него.

— Нет, кузина.

Серьезные глаза Патана прямо смотрели в глаза Джеральдо.

— Ты считаешь ее привлекательной?

— Некоторые считают ее такой.

Джеральдо ждал, но Патан больше ничего не сказал. Джеральдо не удосужился снова поклониться.

* * *

На следующее утро Люсинда с треском распахнула дверь дхармсалы. Она ожидала найти Слиппера храпящим под дверью, как и обычно, но там оказался

только завтрак. Его поставил на крыльцо один из людей Патана. Люсинда подумала, что дождь, который шел прошлой ночью, вероятно, заставил евнуха уйти.

Дождь ночью начался неожиданно. Теперь воздух был свежим, все вокруг блестело. Освещенный первыми лучами солнца, залитый водой двор сиял, словно тысяча драгоценных камней. Люсинда обратила внимание на красные розы и пурпурную бугенвиллею [30] , которые резко выделялись на фоне белых стен. С гор дул такой свежий ветер, что, казалось, этим воздухом никто никогда раньше не дышал.

— Прохладно, — сказала Люсинда, запирая дверь на засов.

Майя уже почти закончила одеваться. От ее кожи исходило золотистое свечение, и Люсинда подумала, что Майя искупалась в холодной воде.

30

Бугенвиллея — невысокое дерево или лазающий кустарник с небольшими малозаметными цветками и ярко окрашенными листьями.

— Ты такая красивая!

Слова вылетели неожиданно. Майя, смутившись, опустила голову, а Люсинда покраснела.

— Я уверена, что все тебе это говорят.

— Это мать говорит маленькой девочке или отец дочери. Может, муж жене. Меня растили жрецы в храме. Они никогда не использовали это слово.

— Но ты должна это знать, — настаивала Люсинда.

— Я знаю, что за меня давали высокую цену, в особенности купцы.

Люсинде потребовалось какое-то время, чтобы понять, что имеет в виду Майя. Танцовщица взяла баночку с сурьмой и коснулась черной палочкой уголков глаз. Потом она, моргая, подняла взгляд на Люсинду. У нее на веках остался черный порошок, белки стали выделяться сильнее, и странные глаза с золотистыми крапинками показались еще больше.

— Хочешь? — предложила Майя.

Люсинда колебалась, затем взяла баночку. Майя помогла наложить сурьму. От ее нежной руки, казалось, исходила жизненная сила.

— Я думала, что ты… с садху…

— Моргни, — сказала Майя, закрыла баночку и убрала в мешок. Потом заговорила она, не поднимая головы: — Садху были лучшей частью моих обязанностей. Они по-настоящему преданны: они отказались от всего и желают только единения с Богиней. Они относились ко мне с благодарностью. Но при помощи купцов храм делал деньги. Конечно, они немного притворялись, надевали белые одежды или мазались пеплом.

Майя больше ничего не сказала. Она достала из мешка еще одну коробочку — крошечную, возможно серебряную, и открыла ее. Там оказалась красная паста.

— Ты используешь мышьяк? — с удивлением спросила Люсинда.

— Это мой кумкум, — ответила Майя, смочила средний палец, опустила его в баночку, потом прижала ко лбу.

— Эта точка что-то означает?

Майя рассмеялась.

— В некоторых кастах — да. Я не отношусь ни к какой касте, поэтому для меня это просто точка.

Затем она с опаской повернулась к груде одежды на сундуке Люсинды. Там лежали корсет, подвязки, чулки, нижние юбки, платье и еще бог знает что.