Наложница визиря
Шрифт:
Фаранг, простой фаранг, более нечистый, чем неприкасаемый. Джеральдо будет осквернением ее йони [44] , и ничем больше. Несколько фрикций, эякуляция, стон — и вся ценность Майи как профессиональной танцовщицы исчезнет. Потому что кто захочет проникать в танцовщицу после загрязнения ее фарангом? Даже неприкасаемые отвернутся от нее, если узнают; точно так же, как они с презрением относятся к хиджрам.
Майя приняла решение жить жизнью мертвой, загрязненной, стать сосудом, готовым принять загрязнение фарангом. Слова леди Читры подсказали ей: Майя осквернит всю себя его лингамом [45] ,
44
Йони — «источник», «женские гениталии». В древнеиндийской мифологии и различных течениях индуизма — символ божественной производящей силы.
45
Лингам — обозначение мужского детородного органа в древнеиндийской мифологии.
Она будет свободна.
Это был ее план, и этот план быстро развалился на части.
Майя не учла сахарные стрелы, слепого Каму и его лук из тростника.
Кто бы мог догадаться, что пустые слова, падающие с губ Джеральдо, окажутся такими приятными? Или что его руки могут гладить, и скользить, и заставлять ее резко вдыхать воздух? Или о том, как он пожирает глазами ее наготу, отчего у нее внутри все начинает кипеть?
Садху, которые использовали ее для половых сношений, на протяжении многих лет изучали Тантру. Страсть и желание делают нас рабами, говорили садху. Они обращали все свое желание к Богине и таким образом становились рабами божественного. Они могли силой воли управлять шакти [46] : лингамы твердели по приказу, и они часами совокуплялись с девадаси. Они медленно и почтительно входили в Майю и в течение многих часов без движения обнимали Богиню, которой Майя становилась для них. Рядом с ними Джеральдо казался невинным и безобидным, как ребенок.
46
Шакти — духовная энергия Шивы.
К своему удивлению, она обнаружила, что вся мудрость Джеральдо жила в местах, в которых она никогда бы не подумала искать ее: и кончиках пальцев, в ладонях, в черных волосах, которые вились у него на груди. Ни у одного садху не было таких сосков, которые становились твердыми, словно жемчужины, когда он ее обнимал, а его язык плясал по ее коже, живой и влажный. Он проскальзывал между ее губ и между ног. Все его тело двигалось и извивалось на ней и вокруг нее.
Он не был святым. У него были плоть, и кровь, и дыхание. Скорее, он был животным. И она обнаружила, что и сама становилась такой же.
В складках его живота, в сильных бедрах и крепких плечах Майя обнаружила мудрость не слов, а прикосновений. Он знал поэзию поглаживания, ласк, объятий. Он знал, как ласкать руками и языком. Его руки вызывали у нее трепет, пробуждали ее кожу. Она вздыхала, чувствуя их тепло на своей груди и бедрах и внезапную пустоту и прохладу на покидаемом месте, когда они скользили к ее плечам или бедрам.
«Страсть делает нас рабами», — учили ее садху. «Страсть делает нас рабами», — отвечала она.
Но она не знала страсти до тех пор, пока он не вошел в нее, смелый, как лев, пока она не почувствовала желание у себя внутри, а ее йони начала отвечать на его толчки, пока она не сотряслась на пике желания, хватая ртом воздух. Майя сжимала бедрами его бока и кусала его губы, пока из них
«Страсть делает нас рабами», — говорили ей садху, и внезапно она это поняла.
Она стала его рабыней.
Она никогда раньше не видела лингам таким мягким и сморщенным, потому что у садху они твердели до того, как она к ним прикасалась. У Джеральдо он напоминал бледного червяка, слепую, лысую мышь. Майя засмеялась, когда от ее прикосновений он начал пульсировать жизнью. Она наслаждалась тем, как дыхание Джеральдо становилось неровным, по мере того как она его гладила. Ей нравилось, как он откидывал голову назад и закрывал глаза. Чистый, нечистый — теперь эти слова не имели для нее значения. Она хотела слышать, как он вздыхает, кричит и просит пощады.
Потом ее губы накрыли его член. Руки Джеральдо схватили ее за плечи, его бедра напряглись. Майя почувствовала, как его лингам набухает под ее языком. Она использовала покусывание губами сторон, посасывание, словно плода манго, — каждый из восьми способов совокупления через рот, о которых она только читала. И теперь с удивлением слышала стоны мужчины в ответ на свои манипуляции.
«Я сделала это для него, — думала она. — Я сделала это».
При мысли об этом у нее начинало покалывать во рту. Она вся горела. А он на вкус был теплым и горьковатым.
Она планировала один половой акт — час, не больше. Они провели вместе всю ночь.
Потом тонкие занавески стали развеваться и трепетать. Это вздыхал ночной бриз. Она услышала пение вдали.
«Пурнима, — подумала она. — Праздник полной луны, который длится всю ночь».
А она сама лежала, прижавшись к спящему фарангу, покрытая его потом и поцелуями, вместо того чтобы быть в храме и танцевать для Богини.
На следующий день Майя мечтала только о закате. Она вплела цветы в надушенные волосы и, как только стемнело, нашла его дверь.
Она попробовала на нем пять поцелуев и четыре объятия.
Он показал ей искусство, которому не учили ее книги, искусство из земли чая, в тысячах милях от них. Его язык задабривал ее йони, пока у нее не задрожали бедра. Она укусила подушку, чтобы не закричать. Он не желал останавливаться, даже когда она попросила.
Когда он наконец поднял голову, она снова попросила — на этот раз продолжения. Он улыбнулся, погладил ее руку и наклонился, чтобы поцеловать ее. Она чувствовала океан, когда посасывала его язык. Затем он снова исчез у нее между ног.
После того как Майя снова смогла дышать, она перевернула его на спину. Он был длинным и красивым. Цветы свисали с ее волос, улыбка искажалась тяжелым дыханием. Она прижалась грудью к его груди. Его темные глаза горели. Они вместе вдыхали сочные ночные запахи цветов, ароматических палочек и желания. Внутрь проникал лунный свет, и в нем блестел их пот. Майя пошевелила бедрами, и вскоре дыхание мужчины превратилось в стопы, которые соединились с ее собственными. Она обняла его в момент страсти — когда их бедра бились друг о друга, пульсировали и стремились друг к другу. Его голодный рот пожирал ее жадный язык. Их тела взорвались страстью, словно огромный кусок материн, разрываемый на две части. Наконец они затихли в изнеможении.