Наложница визиря
Шрифт:
— Крепость, построенная, чтобы бороться против неподходящей любви.
— А когда любовь неподходящая?
Солнце отразилось от озера, и по воде словно рассыпали множество бриллиантов. Мужчина и женщина стояли в дальнем конце балкона, две тени на фоне бесконечного неба, отдельно от всех, кроме друг друга. Слышались только крики павлинов вдали, тихое позвякивание далекого колокольчика коровы и лай какой-то невидимой собаки. Их головы склонились так близко, что Патан чувствовал дыхание Люси у своего уха. Он протянул руку к ней, нашел ее ладонь, и сто темные пальцы сжали ее маленькие золотистые
— Я хотел только сказать, дорогая Люси, что желание ее сердца недостижимо.
— А как насчет Альдо? Его желания ничего не значат?
Патан ответил со вздохом:
— Может, он ее любит. Может, он хочет быть с ней всегда, может, он хочет сделать ее своей невестой. Но даже и тогда он многое потеряет — свое имущество, свое положение. Хотя какое они имеют значение в сравнении с его любовью к ней? Он будет дураком, если станет ценить мертвое золото больше, чем живое сердце.
Люси внимательно посмотрела на Патана — в лицо человека, которого теперь называла Мунна. У Альдо не было собственности, не было положения, не было сокровищ — они оба это хорошо знали. Если у Люси раньше и возникали сомнения, то теперь она точно знала, что Патан говорил не про Майю с Джеральдо.
— Но что может сделать этот несчастный человек, Люси? Она принадлежит другому, не ему. Он может только позаимствовать время с ней или украсть его. Она никогда не может принадлежать ему по-настоящему.
— Она может отдать ему свое сердце. Этого никто у нее не отнимет. Только ей решать, кому его отдать. И свое тело. Ему надо только попросить.
Она гладила пальцами его кисть, а потом и всю руку.
— Ты говоришь это, Люси? Ты так хорошо знаешь ее сердце?
— Я знаю ее сердце, Мунна, — ее дрожащая рука подняла его руку и положила себе на грудь. Она чувствовала ее тепло сквозь шелк. — Мы не так уж отличны. Ее сердце бьется, как мое.
— Люси, это неправильно, — хрипло прошептал Патан, его глаза горели и неотрывно смотрели в ее глаза.
— Меня это больше не волнует.
В конце балкона, на фоне бесконечного неба, две тени слились в одну.
В тот день, во второй половине, Люсинда раскачивалась на качелях в женском саду, облокотившись о бархатную подушку. Ее мысли текли неотчетливыми образами, бесформенные, как тени листьев, которые дрожали на ее полуприкрытых глазах.
Ее разбудил звук приближающихся шагов. Леди Читра, которую, как и всегда, вела Лакшми, подошла к краю платформы, а Люсинда этого не заметила.
— Ну? — спросила Читра. — Что она сказала?
Люсинда виновато отвернулась и стала теребить складки сари.
— Я еще не говорила с ней, госпожа.
У Читры так высоко поднялись веки, что взору открылись деформированные белки слепых глаз.
— Еще нет? А когда, хочу я тебя спросить, ты собираешься это сделать?
Люсинда ответила после секундного колебания:
— Я не собираюсь, госпожа. Это порыв ее сердца. Я не смею направлять его, — она улыбнулась, но поняла, насколько это бесполезно в разговоре с человеком, который ничего не видит. — Может, вы сами с ней поговорите.
Читра напряглась, лицо у нее вытянулось.
— Я пыталась. Неужели ты думала, что я не попробую?
Затем она кивнула девочке, и Люсинда увидела, что Лакшми держит небольшой холщовый мешок, который она теперь передала Читре.
— Мои люди нашли эти вещи в реке. Я показала их молодому фарангу. Он сказал, что они принадлежат тебе.
Женщина протянула мешок в том направлении, где примерно находилась Люсинда. Она взяла его у нее из рук и поставила себе на колени. Девушка узнала большой платок серовато-коричневого цвета, завязанный по углам. Развязав узел, она мгновение молчала. На ткани в беспорядке лежали смутно знакомые предметы. Затем она резко вдохнула воздух.
Там были кусочки бутылки из синего стекла, в которой хранилась белладонна. Там оказался золотой медальон, верхняя часть которого пострадала и изогнулась. Внутри хранился миниатюрный портрет ее жениха, маркиза Оливейры. Нос у него почернел, съеденный водой.
Наконец нашлась и маленькая серебряная коробочка, о которой она к этому времени почти забыла. Казалось, она вибрирует у нее в руке.
Люсинда коснулась замочка, и маленькая крышка резко открылась. Внутри хранилась красная паста, которая блестела точно так же, как в день отъезда из Гоа. Казалось, что пасты меньше, чем она помнила. Не осознавая, что делает, Люсинда опустила в нее палец и коснулась языка. Появились знакомые ощущения: она почувствовала холод в сердце и слабость в руках и ногах.
— Коробочка с резко раскрывающейся крышкой… Что в ней? — спросила Читра.
— Лекарство, которое принимают женщины фарангов, госпожа.
— Хм-м-м. Твой кузен взял немного себе. Он, похоже, очень обрадовался тому, что она нашлась.
Хотя Люсинда удивилась услышанному, она не хотела отвечать на какие-то другие вопросы Читры про мышьяк и решила сменить тему.
— Я не надеялась снова увидеть эти вещи, госпожа.
— Это знак, — темные, постоянно двигающиеся глаза Читры опять остановились на Люсинде. — Желтеющие листья розы в засуху, в колодце так мало воды, что в поднимаемом ведре оказывается грязь, сосуд с зерном наполнен червями. Знак бед, сестра, и того, что следует ожидать худшего.
С этими словами они с Лакшми пошли прочь, оставив Люсинду с мрачными неясными мыслями, которые было не выразить словами.
Возможно, слепая Читра увидела то, что Люсинда только чувствовала, точно так же, как люди видят приближающийся шторм в перемене ветра или шуме листвы. Но к тому времени, как солнце село за горами, знаки были везде: в шепоте служанок и взглядах поваров. Ожидая ужина, Люсинда поняла, как ее тянет к балкону рядом с комнатой Джеральдо, и нашла Майю уже там. Она разговаривала с Патаном, на котором была надета длинная официальная джама и туго затянутый тюрбан. Так мужчина одевается для встречи со старшим. Люсинда не могла определить по его темным глазам, что он думает.