Наложница визиря
Шрифт:
Да Гама сел в седло и объехал двор, проверяя паланкин и носильщиков, затем остановился у лошади Джеральдо.
— Поехали, — только и сказал он.
Носильщики крякнули и подняли паланкин на плечи. Внутри женщин качнуло.
— Нам недалеко, — сообщил Да Гама Джеральдо. — Вчера мы хорошо продвинулись вперед. Из Сунага дорога шла под гору — или, по крайней мере, так казалось, — Джеральдо покровительственно улыбнулся. — Что случилось, Джеральдо? Что случилось с Патаном?
Джеральдо пожал плечами.
— Он одинок и грустит. Это рискованное сочетание.
— Любовь, —
— Как скажешь, Деога. Бурак вбил себе в голову, что он нравится Люси.
— Кому? Люси? — брови Да Гамы поползли вверх. — Ну? А он ей нравится?
Джеральдо снова пожал плечами.
— Кто может сказать наверняка, когда речь идет о женщине? Может, это было день или час. Столько длится любовь женщины. В любом случае я направил его в нужную сторону.
— Каким образом?
— Я придумал, как все обставить. Сказал ему, что Люси его ненавидит. Это решило проблему. По крайней мере, помогло ему успокоиться.
— Но ты говоришь, что он ей нравился? — казалось, Да Гама поставлен в тупик.
— Теперь она его ненавидит! — Джеральдо довольно покачал головой и снова рассмеялся. — Она попросила меня передать ему трогательное послание. Это было весьма забавно. Естественно, я его немного приукрасил. Предполагаю, она думала, что он побежит назад к ней. Ничего подобного. Не после того, как я поработал. Теперь он ненавидит ее, она ненавидит его, и все хорошо.
Да Гама в задумчивости смотрел на Джеральдо.
— Похоже, ты тут был сильно занят.
Джеральдо сверкнул глазами.
— Он язычник, а она помолвлена! Что ты от меня ожидал? Чтобы я его подбадривал?
— Успокойся, — ответил Да Гама, поднимая руки, словно его атаковали.
На лице Джеральдо появилась снисходительная улыбка.
— Я вижу, что ты сентиментален, Деога, — он стал серьезным. — Это был деловой вопрос.
— Понятно, — сказал Да Гама.
После того как они проехали под деревьями, растущими вдоль подъездной дороги к поместью Патана и повернули на дорогу на Сунаг, Люсинда позволила себе расплакаться. Она закрывала лицо руками, но сквозь пальцы смотрела, как вдали исчезают дом и виноградники.
Когда умирала мать, Люсинда стояла у ее постели. Она видела долгий, медленный последний вздох и последовавшую за ним неподвижность. Она наблюдала, как с и так бледного лица совсем уходит цвет, как белеют губы и щеки. Она видела, как умирают нежные ткани ноздрей и языка, словно лепестки цветов на солнце. Теперь она смотрела, как дом Патана исчезает у нее за спиной, и испытывала те же ощущения, что и у постели матери. Ее словно разрывали на части, и яркий пульсирующий свет вырывали из ее сердца. От сдерживаемых рыданий у нее болело горло.
Майя притворялась, будто ничего не видит.
Солнце поднялось выше, и безоблачное небо давило на них тяжелым грузом. Дорога становилась суше. Носильщики шаркали по ней, поднимая облака пыли. Когда они стали подниматься в гору, виноградники
На обед они остановились у огромного, частично треснувшего валуна величиной с дом. Паланкин поднесли прямо к каменной стене, чтобы воспользоваться той малой тенью, которую давал камень. Жара усиливалась. Казалось, воздух вокруг камня дрожит от зноя.
— Мы немного побудем здесь. Подождем, пока жара спадет, — сказал Да Гама.
Все ели мало. Носильщики прижались к основанию каменной стены. Джеральдо нашел затененную нишу и свернулся внутри, чтобы вздремнуть.
Люсинда вспоминала прохладный шелк сари, которое носила в Бельгауме. К ее горячей коже прилипла пыль. Майя молчала, пребывая в спокойном и невозмутимом состоянии, в котором обычно находилась во время путешествия. Девушки не разговаривали и не поднимали головы. Время от времени Майя переворачивала страницы «Гиты». Люсинда смотрела на нее с завистью. Наконец она легла на подушки в паланкине и попыталась заснуть.
Примерно через полчаса она увидела, как к паланкину приближается Да Гама.
— Это твое, — сказал он Майе и протянул ей тряпичный мешочек.
Говорил он хрипло и с явным напряжением. Казалось, он чувствует себя очень неловко. Люсинда никогда раньше не видела его в таком состоянии. Она притворилась, будто пошевелилась во сне, а сама поменяла положение так, чтобы лучше видеть происходящее. Матерчатый мешочек, который Да Гама опустил Майе на колени, был тем же самым, который Люсинда видела в Вальпой. В нем лежал свадебный головной убор.
Когда Майя собралась его открыть, Да Гама опустил толстые пальцы ей на руку.
— Ты мне веришь?
— Конечно, Деога.
— Этот мешочек — я имею в виду то, что в нем, — хотят заполучить евнухи. Не тебя.
— Это все, что у меня осталось от мамы… от моего прошлого. Если они это заберут, то заберут и меня.
Рука Да Гамы сжала ладонь Майи, и Люсинда поняла, что он влюблен. Это было такое неожиданное открытие, что она чуть не села. Да Гама казался Люсинде очень старым, а Майя такой молодой, но она видела, что его сердце замирает. Он страдает по ней! И она поняла, что он робок и неуверен — он, в его-то возрасте! Люсинда подумала, видит ли Майя это так же ясно, как она сама.
— Мне не нравится роль, которую меня заставляют играть, — он говорил хрипло. — Я делаю все, что могу. Но…
— Мы все должны играть наши роли, Деога. Так говорит моя книга… — Майя кивнула на «Гиту» на пальмовых листьях. — Это песнь самого Бога: играй роль, которую дает тебе Бог, зная, что Он живет в каждом сердце.
Ее лицо было не невинным, а понимающим, лицо человека, который прошел испытания, но не очерствел и не обозлился.
Да Гама не мог выдержать сочувствия в ее спокойном взгляде, который она не отводила, отвернулся, что-то пробормотал, заикаясь, потом пошел прочь.