Нам здесь не место
Шрифт:
Я принадлежу ему — вот что он еще сказал. И как-то ночью, когда мама спала на диване в гостиной (она иногда ложилась там, если слишком выматывалась на работе), он дал мне понять, что конкретно имеет ввиду.
— Тсс, — прошипел он, залезая в окно спальни.
Я только-только приняла душ и надела ночную рубашку; Рэй бог знает сколько времени торчал за окном и подглядывал за мной.
— Тсс, — повторил он, прикладывая палец к моим губам и посмеиваясь, — похоже, его забавляло мое испуганное лицо.
Я могла бы закричать — и тогда мама прибежала
— Моя мать за стенкой, — сказала я.
— Неважно, — ответил он. — Давай пригласи и ее тоже.
Он засмеялся, а я запаниковала, представляя, как примчится ничего не подозревающая мама. Поэтому, когда он приблизился и, схватив меня сзади за волосы, с поцелуями повлек к кровати, я не сопротивлялась. Что угодно, лишь бы он не шумел. Лишь бы не вошла мама.
Он сказал, чтобы я даже не смела пикнуть, иначе он убьет меня, а когда войдет мама, — и ее тоже. И в доказательство этому показал пистолет, который всегда таскал за поясом.
Он шептал мне в ухо, а я, крепко зажмурившись, лишь слегка вскрикивала, когда он крепко прижимался ко мне, а его руки шарили по моим ногам и под ночной рубашкой.
Я лежала смирно. Очень смирно. И была такой тихой, что едва смела дышать. А через некоторое время умерла.
Вот как выглядит смерть: ты таращишься в потолок и видишь, как он начинает выгибаться, словно под напором находящегося в комнате воздуха, покрывается трещинами, которые становятся все шире, и наконец рассыпается, открывая черное-черное небо с сияющей на нем луной. И ты поднимаешься, летишь вверх, через крышу, прямо в ночь.
Тогда-то я снова увидела ее — бруху, ужасную ведьму из реки, из детства, которая меня спасла.
За эти годы я успела ее забыть. Я забыла, как она пришла ко мне сквозь воду и как я рассказала о ней родителям, а они ответили, что я просто ударилась головой, и поэтому мне все это померещилось. Теперь она явилась снова, со своими длинными серебристыми волосами и слабо светящимися глазами. Она поджидала меня. Я посмотрела вниз, на землю, на свой дом. Отсюда он казался таким маленьким и незначительным. И в какой-то миг я увидела нас всех: маму на диване, которая свернулась калачиком и казалась очень маленькой; себя на кровати под Рэем.
И тут бру ха начала опускаться к моему дому, увлекая меня за собой, словно магнит. Я почувствовала, как мою плоть царапают острые края ржавой крыши. Азатем я просочилась сквозь потолок и снова оказалась у себя в кровати. Под Рэем.
Потом он слез с меня и встал рядом, будто в каком-то трансе, а бруха возникла у него за спиной. Я наблюдала, как она слегка касается его руки — и та начинает дрожать. Приложив палец к губам, бруха обошла его, провела длинным пальцем по его спине и плечам. Потянулась к уху Рэя, прошептала что-то, отчего он покачнулся, зашла спереди, нагнулась к животу и поцеловала в пупок морщинистыми тубами, а мгновение спустя впилась в него, как пиявка.
Я видела, как слабеют колени Рэя, а на его лице появляется опустошенное выражение. Наблюдала, как он ковыляет к окну со словами, что найдет меня снова.
Медленно поднявшись с кровати, я закрыла окно и какое-то время наблюдала, какой, спотыкаясь, бредет в темноту.
Когда я обернулась, старуха уже исчезла. Я стала гадать, не увязалась ли она за Рэем в ночную черноту. Не заставит ли она его уйти навсегда, не будет ли он мертв уже к утру.
Я надеялась, что никогда больше его не увижу. Но он все так же находил меня.
— Крошка?
Я слышу, как кто-то произносит мое имя, да только мне больше не хочется на него отзываться.
— Крошка!
Мои веки начинают дрожать, и глаза распахиваются навстречу тусклому свету раннего утра. Я в автобусе. Пульга сидит рядом. Это он шепчет мое имя.
— Что случилось? — спрашиваю я его.
— Они уже знают, — говорит он, глядя в окно так, как будто может увидеть за ним наших матерей, отчаявшихся и убитых горем, рассерженных и испуганных.
— Они есть друг у друга, — шепчу я. — И они сильные. Они смогут о себе позаботиться.
Я проглатываю чувства, которые накатили, стоило мне подумать о маме. Стоило представить, как она просыпается, берет на руки младенца и идет к дивану меня будить. Как смотрит в ужасе на вещи, что я оставила для нее. Это золотые серьги, которые я носила с детства; длинный хвост отрезанных волос, чтобы она могла их продать; и записка с прощальными словами Крошки — девушки, которой я была и которая жила в этом доме.
Теперь это все позади, и скоро я превращусь в кого-то другого.
Пульга вздыхает:
— Как ты думаешь…
— Нет, — отвечаю я. — Мы не можем этого сделать. Мы приняли решение и теперь просто должны ему следовать.
— Они нас простят, — видя сомнения Пульги, говорит Чико, и на его лице появляется надежда. — Мы еще можем вернуться.
По выражению Пульги видно, что в нем происходит внутренняя борьба.
Я мотаю головой:
— Нет. Мы не можем вернуться. Никогда.
Пульга смотрит на меня и кивает. В его темно-карих глазах мерцает страх, но и уверенность тоже, и на миг мне вдруг вспоминается, как мы были маленькими. Тогда мы играли вместе, пока мама и mua Консуэло пили в патио кофе, перешептывались, смеялись и смотрели, как мы гоняемся за ящерицами и игуанами.
— Не тревожься, — говорю я.
Он отвечает слабой улыбкой, и мы замолкаем. Сказать тут больше нечего, поэтому я закрываю глаза, а автобус трясется, раскачивается и подскакивает на колдобинах. Потом я опять поднимаю веки, не понимая, спала я или нет. Это происходит снова и снова, и я представляю, как мы уезжаем все дальше от Барриоса, от Рэя, от той моей частички, что лежит сейчас на руках матери и которую я решила оставить. От того будущего, которое было нам уготовано, если бы мы не уехали.