Наперекор земному притяженью
Шрифт:
— А сколько ж лет ему? Не молодой вроде…
— Девятисотого года рождения. Стало быть, сорок два.
— Товарищ начальник, — накрыв стол, обратился Горбунов к Юрченко, — а наш гость, то есть хозяин новый, одет как-то не так, не по-казачьи. Вам ведь сегодня к командиру полка сходить надо, представить товарища. Но не в таком же виде?
— Ладно, дядя Коля, мы первым делом перекусим, а потом что-нибудь сообразим.
«Сообразил» Юрченко таким образом, что через полчаса на мне были его мундир, брюки, на голове кубанка, на ногах хромовые сапоги.
— Это напрокат, — оглядывая меня со всех сторон, весело приговаривал он. — А завтра дядя Коля организует,
Николай Григорьевич, критически осмотрев меня, произнес:
— Ничего. Идти можно.
Через пару дней, введя меня в курс дел, Юрченко уехал. Я остался один на один со своей новой работой. Но кроме выполнения прямых служебных обязанностей я должен был разрешить еще одну проблему: не мог же я, числясь в кавалерии, считать весь лошадиный род своим врагом ненавистным! Необходимо было в совершенстве освоить верховую езду.
Вечерами, а они в ноябре длинные, мы с Николаем Григорьевичем, которого я стал звать с его согласия просто дядей Колей, выезжали за околицу села на тренировки. По наследству от Юрченко мне достался его рослый, крепкий серый конь Разбой.
Однажды вечером, после наших «манежных» занятий, устроив Разбоя и Тумбу (Тумбой звали лошадку дяди Коли) в сарае и задав им овса — помимо всего прочего, я должен был не только уметь сидеть в седле, но и ухаживать за своей «материальной частью», — я засел за письмо домой.
Это письмо родителям, которое послал я 12 ноября 1942 года, сохранилось:
«Добрый день, мои родные старички. Ну, первым делом поздравляю моего родненького папку с днем рождения — 16 декабря. Ведь ему уже 62 годика! Старичок мой родной, крепко-крепко целую тебя. Вы, конечно, спросите обо мне. Это ясно. Ну что же, напишу, что можно. Ничего общего с той частью, где я был все время, я теперь не имею. Теперь я казак. Осваиваю лошадку, шашку и т. д. Если бы вы сейчас на меня посмотрели, то не узнали бы. Черная бурка, кубанка с красным верхом, френч, на сапогах шпоры, шашка на боку. В общем, только усов не хватает до полной формы…»
Вот переписал сейчас строчки письма, и подумалось: каким же я был тогда мальчишкой! Смешно даже. Смешно не смешно, а так началась моя служба в кавалерии, в казачьем кубано-черноморском полку 11-й имени Морозова дивизии.
Что происходило в то время на нашем Воронежском фронте? В конце 1942 года сложившаяся стратегическая обстановка способствовала переходу Красной Армии в решительное наступление прежде всего на южном крыле советско-германского фронта. Одной из частей плана наступления был разгром крупной стратегической группировки, оборонявшейся в верховьях Дона, западнее и южнее Воронежа. Это наступление вошло в историю Великой Отечественной войны под названием Острогожско-Россошанской операции. Ее цель состояла в том чтобы разгромить гитлеровские войска и захватить важную железную дорогу Воронеж — Миллерово, которая на участках Лиски — Кантемировка и Лиски — Валуйки еще находилась в руках врага.
Поддержку боевых действий танковой армии генерала Рыбалко командование возложило на наш 7-й кавалерийский корпус. Командовал корпусом генерал-майор С. В. Соколов. По железной дороге наши части доехали до станции Анна и к утру 14 января, совершив 300-километровый марш, сосредоточились в районе Кантемировки.
Верховья Дона. Минные поля, опорные пункты, связанные ходами сообщения, разветвленная сеть окопов чуть ли не на 10 километров в глубину. В 15–20 километрах от первой — вторая оборонительная линия. На этом участке у противника было около 20 дивизий. Учитывая все это, наше командование решилось на весьма смелый и не совсем обычный тактический шаг: на главных участках намечавшегося прорыва сосредоточить максимально возможные силы, и прежде всего артиллерию. Было решено поставить на прямую наводку даже тяжелые орудия. Смелость и оригинальность задуманной операции была в создании ударных группировок на участке прорыва за счет ослабления остальных участков фронта, где на километр осталось по 50 солдат, по пулемету и по орудию. А на участке прорыва на километр было более 100 стволов артиллерии! Перегруппировка войск была проведена так скрытно, что за два дня до прорыва командование противника сообщало в свою ставку (об этом узнали, конечно, позже): по данным разведки, советские войска на этом участке не собираются вести никаких активных действий. Поэтому наступление наших войск для противника оказалось действительно неожиданным.
Два часа бушевал артиллерийский ураган. После артподготовки в прорыв пошли танки, за ними пехота.
Я хорошо помню ту ночь. На льду скользят и падают кони, справа и слева по берегам Дона пожары. Горят хутора. Между пожарищами темень непроглядная. По дорогам разбросана разбитая вражеская техника, окоченевшие трупы. Ворота прорыва. В них и устремилась наша дивизия. Строжайший приказ: дальнейшее движение в тыл противника только ночью, только скрытно! А что значит скрыть в тылу противника движение кавалерийских дивизий? Ведь их в нашем корпусе не одна. Кавполк — это почти 2 тысячи лошадей, десятки саней, три артиллерийские батареи — две пушечные и одна минометная, около тысячи всадников. В дивизии три таких полка, да еще нам придали танковую бригаду. Даже если полк идет очень организованно, колонна не растягивается, и то получается цепочка километров в пять. А дивизия? Это уже около 20 километров.
Нужно было так спланировать движение, чтобы к рассвету выйти обязательно к населенному пункту и в нем найти укрытие и для людей, и для лошадей, и для техники.
«Выйти к населенному пункту…» Но ведь мы были в глубоком тылу у противника, и почти в каждом селе у него были гарнизоны, а между гарнизонами установлена связь. Пришлось гарнизоны уничтожать внезапными короткими налетами так, чтобы они и тревоги поднять не успели. Как только входили в населенный пункт и размещались по хатам, по сараям, тут же выставляли посты наблюдения. Следили за тем, чтобы по улицам не было, никакого лишнего хождения.
Днем немецкие самолеты утюжили села, открывая огонь из пулеметов. Очевидно, немецкие летчики рассчитывали на ответный огонь с нашей стороны. Но приказ был строжайший: ни в коем случае по самолетам огня не открывать. Так и не удалось противнику обнаружить нас. Мы уходили все дальше и дальше в тыл.
Приказом командира дивизии нашему полку при поддержке нескольких танков предписывалось захватить город Валуйки. Мы шли к городу, уже бывшему однажды победной вехой одного из полков нашей 11-й Морозов-ской дивизии 1-й конной армии в гражданскую войну.
Из разведотдела дивизии сообщали, что Валуйки заняты двумя полками итальянской пехотной дивизии, несколькими подразделениями немецкой пехотной дивизии, двумя строительными батальонами. Кроме того, в городе две танковые роты, артиллерийский полк и зенитный дивизион. Подступы к городу с востока прикрыты подготовленными к обороне зданиями, на окраине с юга — противотанковый ров. С северо-востока и юго-востока — сплошные проволочные заграждения. Вдоль улиц в городе — ДЗОТы…
Да, не простым был валуйский «орешек».