Наперекор земному притяженью
Шрифт:
Сдав оружие и получив нужные бумаги, вечером я уехал с заставы в Перемышль. А уже на следующий день
наша сборная команда выехала в город Коломыю, тогда Станиславской области.
При распределении собак мне досталась красивая, рослая овчарка. Звали ее Ашкарт. Началась учеба. Распорядок дня выглядел примерно так: в 7 часов подъем, бегом на зарядку, на зарядке — бег, с зарядки бегом на собачью кухню, оттуда с бачками с едой бегом к собакам в вольеры, оттуда бегом с пустыми бачками обратно на кухню и бегом в казарму. Умывшись, бегом на
У нас с Ашкартом установилось полное взаимопонимание. Я не без гордости представлял, как после учебы приеду с ним на заставу. Дух даже захватывало!
До окончания школы оставалось всего несколько месяцев…
Прошел май, стоял жаркий, сухой июнь. В первых числах, получив увольнительную, я с тремя товарищами выбрался в город. Надо было сфотографироваться, чтобы потом послать домой свои «фотокопии».
В следующее воскресенье, 15 июня, в город за карточками выбраться не удалось.
— Не прокиснут ваши фотографии. Пойдете двадцать второго, а сегодня другим надо сходить, — изрек тоном, не допускающим возражений, наш старшина.
Отступление
…Сильные взрывы смели нас с коек. Окна в казарме за какое-то мгновение остались без стекол. Недоуменно глядя друг на друга, спросонья мы ничего не могли сообразить. Было около пяти часов утра. С улицы доносился 26
разноголосый собачий лай. Наспех одевшись, мы все выскочили во двор.
— Дневальный! Ко мне! — крикнул наш старшина.
Бывший на посту курсант подбежал, остановился по-уставному в двух шагах и четко произнес:
— Дневальный курсант Михальчов. За время несения службы происшествий не было!
— Как это — не было? А что за взрывы? Стекла из окон выбиты…
— Да кто их знает, — спокойно ответил Михальчов, — это на аэродроме. Наверное, учеба была, ну и не рассчитали ребята.
— Я же вам говорил, — поддержал один из курсантов, — что они кидать бомбы ночью будут. Ничего и не увидим…
— А какой самолет летал? — продолжал допытываться старшина.
— Да не наш «ястребок». Какой-то двухмоторный. Санитарный, наверное. Кресты на нем были…
— Как «кресты»???
— Да на крыльях нарисованы.
— На крыльях кресты? — переспросил я. — Ребята, если на крыльях кресты — это немецкий самолет… — сказал и сам испугался.
— Вы что, товарищ курсант, — вперив в меня неморгающие глаза, стальным голосом произнес наш старшина. — Вы что, не знаете, что у нас с Германией договор о дружбе? Вы что, на политподготовке спали? Я вам что читал? Или вы специально?..
— Товарищ старшина. Разрешите доложить… Я тоже помню, на плакате видел, — кто-то из курсантов осмелился вмешаться в разговор, грозивший закончиться большой неприятностью, — это у немцев на самолетах такие опознавательные знаки…
— Отставить разговорчики! Марш в казарму. И спать до подъема! Потом разберемся…
Сразу ни улечься, ни успокоиться не смогли. Но до подъема все было тихо. Никаких тревог. Поскольку 22 июня приходилось на воскресенье, то подъем полагался на час позже обычного.
Встали в восемь. Надраив до блеска курсантские кирзачи и подшив свежий подворотничок, я вместе с тремя товарищами предстал перед старшиной на предмет внешнего осмотра. Обещана же нам была увольнительная в город на прошлой неделе! Замечаний по внешнему виду не оказалось. Только на меня старшина как-то подозрительно покосился, очевидно вспомнив те крамольные слова, произнесенные на рассвете.
— Чтоб к шестнадцати ноль-ноль были на месте! Ясно?
— Ясно, товарищ старшина! Есть быть на месте в шестнадцать ноль-ноль.
И мы зашагали к большаку, проходившему неподалеку. Большак удивил нас необычной оживленностью. И прежде всего — колонной грузовиков с красноармейцами в касках, с винтовками в руках. Причем лица у всех какие-то сосредоточенные, строгие. И едут непривычно молча, без песен. Как-то тревожно стало. Но прошла эта колонна, улеглась поднятая машинами пыль. Мы зашагали дальше. Навстречу попадались только повозки, или, как их здесь называли, фурманки, с местными жителями.
— Ну, на базар тронулись, — заметил один из нас.
Среди повозок, двигаясь еле-еле, не имея возможности обогнать их, урчала мотором трехтонка. На подножке, держась за полуоткрытую дверцу, стоял военный в зеленой пограничной фуражке.
Мы поравнялись с машиной. Командир, а мы разглядели три кубика на его петлицах, посмотрел в нашу сторону и вдруг хриплым голосом крикнул:
— Стой! Откуда? Из школы? Кру-гом! Бегом в расположение школы! Приказываю… немедленно кругом!
В выражении лица и в интонациях его голоса было что-то такое, что не позволяло допустить и тени сомнения в необходимости беспрекословного выполнения приказа.
Вбежав в расположение школы, мы, к немалому удивлению, увидели наших товарищей стоящими в строю. Только-только успели занять свои места, как из двери здания вышел тот самый старший лейтенант, который вернул нас.
_ Товарищи курсанты… — голос его осекся, он закашлялся, но уже через мгновение продолжил: — Товарищи курсанты. Сегодня в три часа немецко-фашистская Германия напала на нашу страну. На границе идут бои. Жестокие бои.
Война… Как война? Почему? Ведь договор же… Как же теперь? Нет, этого не может быть. Это какая-то провокация! Ну, прорвался кто-то через границу — чего не бывало… Отбросят наши ребята. Части Красной Армии подойдут. Вон утром через мост сколько машин с пехотой прошло — с десяток или больше… Нет, не может быть… Война… Что же сейчас в Перемышле? На нашей заставе? Ведь там мост через Сан. Что там? Как мои товарищи? Ведь я мог быть там, с ними…