Наперекор земному притяженью
Шрифт:
До старта еще минут двадцать. Можно побыть еще здесь, рядом с ракетой. Заканчивалась заправка топливом третьей ступени. Центральный блок и боковушки были заправлены раньше. Их бока покрылись толстым слоем инея, он пластами отваливался и слетал вниз. Будто елочка зимняя отряхивалась.
От ракеты отъехала высокая металлическая ферма с площадками обслуживания и лифтом, на котором мы спустились. Теперь, если и захочешь, к кораблю не доберешься. Но зато ракета предстала во всей красе, ничего ее не закрывает. На самом верху, словно шлем древнего витязя, снежно-белый обтекатель. Под ним укрыт
Что он думал тогда, в эти минуты? Я твердо знал лишь одно — Гагарин верил нам, верил в то, что сделано все, что только было в человеческих силах, для успешного полета. Он отдавал свою жизнь, себя машине, созданной людьми.
Восемь часов сорок пять минут. Королев, Воскресенский, начальник испытательного комплекса Кириллов около ракеты. А «козырек» уже опустел. Все закончено. Теперь ждать. Из репродукторов громкой связи доносится: «Десятиминутная готовность! Готовность десять минут!» Заметил я, что Королев и Кириллов косо посмотрели в мою сторону. Пора уходить. Взглянул на ракету последний раз. Больше ведь ее не увидишь! Спустился в бункер, расположенный глубоко под землей. Крутая неширокая лестница вниз, тяжелые массивные двери. Прошел по коридору, заглянул в пультовую. Стартовики на своих местах, за пультами. Тихо. Все сосредоточенны, предельно внимательны, серьезны. За их спинами на невысоком помосте — два перископа, как на подводных лодках. Рядом — небольшой столик. У перископов встанут Воскресенский и Кириллов. За столиком — место Сергея Павловича.
Я остался в боковой комнате рядом с пультовой. Народу много — главные конструкторы смежных организаций, испытатели, медики, связисты. В углу на столе телеграфный аппарат, радиостанция, микрофон. Как раз в ту минуту шел разговор с Гагариным. Слышно было, как кто-то из медиков проговорил:
— Займите исходное положение для регистрации физиологических параметров.
— Исходное положение занял, — донеслось из динамика.
Раздался голос Сергея Павловича. Это он говорил еще оттуда, с «козырька».
— Ну вот, все нормально, все идет по графику, на машине все хорошо… — Он говорил нарочито спокойно, растягивая слова.
Юрий спросил полушутя-полусерьезно:
— Как по данным медицины, сердце бьется?
— Пульс у вас шестьдесят четыре, дыхание — двадцать четыре. Все нормально.
— Понял. Значит, сердце бьется!
Посчитали бы пульс у кого-нибудь здесь, в бункере. Интересно, сколько бы ударов было? Уж никак не шестьдесят четыре.
В нашей комнатке становилось тесновато. Прошли еще минута-две. Через открытую дверь донесся вой сирены. Это сигнал не для нас — для тех, кто, не дай бог, замешкался с отъездом где-нибудь неподалеку. Хотя таких быть не должно. Порядок строгий.
В коридоре промелькнули три фигуры. Королев, Воскресенский, Кириллов. Дверь в пультовую тут же закрылась. Из динамика голос:
— Пятиминутная готовность!
Медленно, медленно тянутся минуты. Голос Королева в динамике:
— «Кедр», я «Заря», сейчас будет объявлена минутная готовность. Как слышите?
— «Заря», я «Кедр». Занял исходное положение, настроение бодрое, самочувствие хорошее, к старту готов.
Должен еще раз признаться, что волнение, громадное напряжение тех минут не оставляли места для мысли о стенографировании. Мы слышали эти фразы, понимали, знали их значение, но запомнились ли они? Одна-две, не более. Только потом помогли магнитофонные записи.
— Всем службам космодрома объявляется минутная готовность! Готовность одна минута!
Тишина такая, что казалось, не дышит никто.
— Ключ на старт!
Оператор на главном пульте повернул металлический серый, с кольцом на конце небольшой ключ.
— Протяжка один! — это включились регистраторы.
— Продувка!
— Есть продувка!
— Ключ на дренаж!
— Есть ключ на дренаж! Есть дренаж!
Захлопнулись на баках дренажные клапаны, перестал парить кислород, контур ракеты стал отчетливей. Но это отмечал лишь в сознании. Видели это своими глазами только Леонид Александрович Воскресенский и Анатолий Семенович Кириллов.
В динамике — голос Гагарина:
— У меня все нормально, самочувствие хорошее, настроение бодрое, к старту готов. Прием…
— Отлично. Дается зажигание. «Кедр», я «Заря-один».
— Понял вас, дается зажигание.
— Предварительная!
— Есть предварительная! — это режимы выхода двигателей на основную тягу.
— Промежуточная… Главная… ПОДЪЕМ!!!
И вдруг сквозь шорох помех и обвальный грохот работающих двигателей из динамика голос:
— Поехали-и-и!
— Одна… две… три… — это хронометрист отсчитывал секунды.
Слышу голос Сергея Павловича:
— Все нормально, «Кедр», я «Заря-один». Мы все желаем вам доброго полета!
Ракета пошла. Казалось, что миллионы рук и сердец человеческих, дрожащих от чудовищного напряжения, выносили корабль на орбиту. И «Восток» вышел на орбиту!
Все сорвались со своих мест. Сидеть и стоять больше сил не было. Самые разные лица: веселые, суровые, сосредоточенные — самые разные. Но у всех — слезы на глазах. И никто не стесняется этих слез. Обнимаются, целуются, поздравляют друг друга.
В коридоре у пультовой окружили Сергея Павловича. Наверное, по доброй традиции подняли бы на руки, да качать негде. Потолок низковат. Кто-то снял с рукава красную повязку и собирает на ней автографы. Мелькнула мысль: «Вот это да! Правильно! Такое не повторяется!» Подошел к Королеву:
— Сергей Павлович…
— Давай, давай…
Эта повязка с автографами Королева, Келдыша, Воскресенского, Галлая и вернувшегося из полета Гагарина — самый дорогой сувенир в моем шкафу.
Из коридора вышли наверх. На первой же подвернувшейся машине удалось уехать на пункт связи. На площадке народу полным-полно…
Из динамика — торжественный голос Левитана:
«…Первый в мире космический корабль-спутник «Восток» с человеком на борту. Пилотом-космонавтом космического корабля-спутника «Восток» является гражданин Союза Советских Социалистических Республик, летчик, майор Гагарин Юрий Алексеевич…»
Как майор? Почему майор? Ведь полетел он старшим 250
лейтенантом? Потом… потом. Праздник, большой праздник. Человек в космосе! Человек на орбите! «Юра. Юрий. Гагарин…» — только и слышалось кругом.