Наполеон. Отец Евросоюза

Стариков Николай Викторович

Из всех тайных донесений, посланных из Портоферрайо в Париж и Вену, следовало, что Наполеон мог оставаться на своем острове столько времени, насколько у него хватит денег для проживания. Невыполнение обязательств по отношению к императору являлось, таким образом, не только бесчестным, но и неблагоразумным. В сущности, французское правительство имело все основания думать, что Наполеон примет решительные меры к обеспечению своей участи прежде, чем истратит последние свои ресурсы.

В Вене Талейран и Кэстльри сговаривались насчет отправления Наполеона на какой-нибудь океанический остров. Без сомнения, выполнение этой меры общественной безопасности отложено было до закрытия конгресса, а затем на нее еще не дал согласия русский император. Но в случае его отказа, или в случае, если бы Англия, Франция и Австрия не решились пренебречь его представлениями, оставалось еще много средств к тому, чтобы упрятать императора в надежное место. Поднимался вопрос об отправке

в Портоферрайо испанской эскадры, о высадке на остров алжирских корсаров. Ливорнский консул Мариотти пытался склонить лейтенанта Тайяда к тому, чтобы он похитил Наполеона и увез его на остров св. Маргариты. Были, наконец, и проекты убийства.

На острове Эльба Наполеон постоянно повторяет: «Отныне я хочу жить, как мировой судья… Император умер, я – ничто… Я не думаю ни о чем за пределами моего маленького острова. Я более не существую для мира. Меня теперь интересует только моя семья, мой домик, мои коровы и мулы». Допустив, что его примирение с судьбой искренне, что его честолюбие угасло, душа прояснилась и что он серьезно смотрит на новый свой девиз, изображенный в его столовой в Сан-Мартино: Napoleo ubicumque felix [43] , – допустив все это, приходится признать, что делалось решительно все к тому, чтобы разбудить в нем дремлющего льва. Людовик XVIII оставляет его без денег, австрийский император отнимает у него сына, Меттерних отдает его жену придворному развратнику, Кэстльри хочет его сослать, Талейран замышляет бросить его в подземную темницу, некоторые, наконец, задумывают убить его.

43

Наполеон всегда счастливый.

Значит ли это, что, если бы Наполеону уплачивали обещанную ренту, если бы ему отдали жену и сына и если бы ему обеспечили безопасность, – он не сделал бы героической и роковой попытки, которая закончилась при Ватерлоо? Возможно, конечно, что при таких условиях император остался бы в своем уединении. Но как маловероятно подобное предположение! Различные нарушения договора в Фонтенбло, от которых ему приходилось страдать, и другие, более значительные, которых ему, по всем данным, следовало бояться в будущем, послужили ему предлогом для его экспедиции, но они были лишь второстепенными ее причинами. Решающей причиной было состояние Франции при реставрации. Первой причиной было то, что маленький государь острова Эльба назывался Наполеоном и что ему было сорок пять лет.

II. Полет орла

Отбытие с острова Эльба. Наполеон не принял еще окончательного решения или, по крайней мере, никому еще не открыл своих планов, когда бывший авдитор Государственного Совета Флери де Шабулон высадился в Портоферрайо. Ознакомив императора с состоянием Франции, он открыл ему существование заговора якобинцев и генералов. Наполеон тут же решился. Он отправил Флери назад, не сказав ему ничего определенного, но, как только последний покинул остров, Наполеон принял меры к скорому отбытию. 26 февраля все было готово. В восемь часов вечера он сел на корабли с 1100 человеками старой гвардии и корсиканского батальона. Флотилия состояла из брига I’Inconstant и шести мелких судов.

Накануне Наполеон составил и приказал тайно отпечатать две прокламации – к французскому народу и к армии. Написанные с той напыщенностью, которую император, столь простой и точный в своих письмах и удивительных воспоминаниях, по-видимому, заимствовал для своих воззваний у ораторов Конвента, эти пламенные прокламации были грубы, но в своем роде красноречивы. Трудно было придумать что-нибудь лучше для того, чтобы поразить умы, разжечь гнев против Бурбонов, пробудить в душе Франции воспоминания о республиканском равенстве и об императорской славе. Император начинал с того, что приписывал свои неудачи измене. Без Ожеро и Мармона союзники нашли бы себе могилу на полях Франции. Далее он выставлял причиной своего отречения интересы родины. Но Бурбоны, навязанные Франции чужеземцем, ничему не научились и ничего не забыли. Народное право они хотели заменить феодальным правом. Благо и слава Франции никогда не имели злейших врагов, чем эти люди, которые смотрели на старых солдат революции и империи как на бунтовщиков. Вскоре, пожалуй, только сражавшимся против своей родины можно будет ждать награды, а чтобы стать офицером, потребуется происхождение, соответствующее предрассудкам. Все тягости лягут на патриотов; богатства и почести достанутся эмигрантам. «Французы! – говорил он народу, – в изгнании услышал я ваши жалобы и ваши желания: вы требовали правительства по собственному выбору, только такое и является законным. Я переплыл моря и явился, чтобы взять себе свои права, которые вместе с тем и ваши». «Солдаты! – говорил он армии, – приходите и становитесь под знамена своего вождя. Его существование тесно связано с вашим; его права – права народа и ваши… Победа быстро будет за нами. Орел с национальными цветами полетит с колокольни на колокольню вплоть до башни собора Парижской Богоматери».

Маленькая флотилия прошла незамеченной посреди английских и французских судов, крейсировавших между Корсикой и Италией. 1 марта, около полудня, брошен был якорь в бухте Жуан. Несколько часов спустя все войско высадилось и расположилось на бивуаке в оливковой рощице между морем и дорогой из Канн в Антибы. В это время один капитан проник с двадцатью гренадерами в Антибскую цитадель с целью поднять тамошний гарнизон. Они были захвачены в плен. Офицеры выражали императору желание взять цитадель приступом, чтобы рассеять дурное впечатление, которое неминуемо вызвано будет захватом в плен гренадеров. Наполеон возразил: «Каждая минута дорога. Надо лететь. Лучшее средство загладить дурное впечатление от Антибского дела – это двигаться вперед быстрее распространения слухов об этом!..»

Историки изображали, как Наполеон во время своей стоянки в бухте Жуан, устремив глаза на карты, колебался, какой ему избрать путь, и взвешивал преимущества того и другого. На самом деле император принял свое решение гораздо раньше момента своей высадки. Он слишком хорошо знал политическую карту Франции, слишком велика была горечь, с которой он припоминал угрозы, оскорбления, унижения, каким он подвергся в Оранже, Авиньоне, Оргоне, – опасности, каких он избежал в Сен-Кана и Э, чтобы надеяться достигнуть Лиона по большой дороге. В ультрароялистских областях Прованса приходилось опасаться национальной гвардии и вооруженных крестьян, поднимаемых по призыву набата или сельского барабанщика. Конечно, таким шайкам не под силу было бы справиться с 1100 старыми солдатами под командованием Наполеона, но ведь к бою могли быть привлечены войска Марселя и Тулона, входившие в состав королевских волонтеров. Пусть даже первая схватка непременно окончилась бы победой – во всяком случае это было бы сражение, а император вовсе не хотел сражения. В Альпах не приходилось опасаться этого. Настроение горных обитателей восточного Прованса и особенно Дофине совершенно разнилось от настроения прибрежных жителей Средиземного моря и Роны; кроме того, горные обитатели, малочисленные, разбросанные, с трудом сообщавшиеся между собой вследствие природных препятствий и недостатка дорог, почти не могли получить предупреждения и собраться. Еще на острове Эльба Наполеон решил идти на Гренобль по крутым альпийским тропинкам.

Около полуночи колонна тронулась в путь. Она прошла через Канн и Грасс. В этих городах толпа сбегалась посмотреть на императора, проявляя, однако, больше любопытства и беспокойства, чем энтузиазма. Вечером 2-го марта добрались до деревушки Сернон на высоте 1373 метров. В двадцать часов небольшой отряд прошел более 50 километров по тропинкам, покрытым снегом, где приходилось идти гуськом. Этот переход был своего рода чудом. 3-го марта Наполеон миновал Кастеллане и имел дневку в Барреме; 4-го он вступил в Динь, откуда генерал Ловердо вывел гарнизон, чтобы избежать столкновения. 5-го он был в Гапе. 6-го он ночевал в Коре, на расстоянии одного перехода от Гренобля. В восточном Провансе население проявляло равнодушие или глухую вражду. Начиная с границ Дофине, стало обнаруживаться совсем другое настроение. Крестьяне приветствовали императора кликами и желали ему победы.

Весть о Наполеоне приходит в Тюльери. Массена, начальник 8-го военного округа (Марсель), получил известие о высадке Наполеона лишь в ночь со 2-го на 3-е марта. Он сейчас же отправил часть марсельского гарнизона с назначением остановить императорскую колонну при переходе реки Дюрансы. Наполеон был на два дня впереди; генерал Миолли пришел слишком поздно. В то же время Массена отправил депешу военному министру, который получил ее лишь 5 марта. Немедленно собрался совет министров. Сульт заявил, что Талейран писал из Вены, прося образовать обсервационный корпус на итальянской границе для того, чтобы держать на почтительном расстоянии Мюрата и революционеров с Аппенинского полуострова; для исполнения этой просьбы 30 000 человек шли теперь по направлению к Альпам. Военный министр ручался, таким образом, что в несколько дней против 1100 солдат Наполеона будет выставлена настоящая армия. Все обрадовались такому счастливому совпадению, и решено было, что граф д’Артуа отправится в Лион, станет во главе войск, уже соединенных или собирающихся соединиться в Лионнэ, Дофине и Франшконте.

На следующий день на новом заседании совета решено было немедленно созвать палаты, которые перед этим получили отсрочку до 1-го мая. Предполагалось, что ввиду появления Наполеона, ссылавшегося на принципы революции, король должен дать это доказательство своих конституционных чувств. Кроме того, он мог быть уверен в том, что найдет твердую поддержку в представителях страны, потому что среди них был всего один бонапартист. В том же заседании составлен был королевский ордоннанс, который объявлял Бонапарта изменником и бунтовщиком и предписывал всякому военному, национальному гвардейцу или гражданину «преследовать его всяческим способом».