Наполеоновские войны
Шрифт:
Сражение при Гиссгюбеле 16 августа 1813 г. Отряд Остермана пробивается к Теплицу. Фрагмент картины Б. Виллевальде. XIX в.
Наполеон, как мог, постарался скрыть от Западной Европы масштабы катастрофы и потерь, понесенных в русском походе. Тем не менее влияние России в Европе резко возросло именно после 1812 г. Феноменальные результаты Русского похода буквально ошеломили многих европейских государственных деятелей, они явно находились в растерянности из–за неожиданной перемены ситуации, не знали, как реагировать, какую политику проводить дальше. Но обстоятельства складывались так, что им необходимо было делать выбор – оставаться с Наполеоном или идти против него. Оттяжка с быстрым и, главное, верным решением этого вопроса грозила очень большими издержками, динамичное развитие событий и слишком большие державы, боровшиеся друг с другом, не предоставят возможности постоять в стороне, все равно зацепят и вовлекут. Все понимали, что соблюсти нейтралитет не удастся. Все высшие государственные лица отдавали себе отчет в том, что может произойти резкое изменение положения их страны в европейской политической обойме, от взлета до падения. В то же время цена ошибки была очень дорогой, вплоть до потери государственного суверенитета.
А на повестке дня перед Александром I вставал вопрос привлечения на свою сторону бывших союзников и сателлитов Наполеона, по крайней мере вывода их из состояния войны с Россией. В первую очередь речь шла об Австрии и Пруссии. Наполеону же в этот период было крайне важно выиграть время для того, чтобы восстановить свои вооруженные силы в Европе и продолжить войну с Россией.
Подписание российско–прусской Таурогенской конвенции 18 (30) декабря 1812 г. генерал–майором И. И. Дибичем и командующим прусским вспомогательным корпусом генерал–лейтенантом Г. Йорком открыло новый этап в русско–германских отношениях. Надо сказать, что попытки переговоров с пруссаками велись (очень осторожно) с июля 1812 г. с помощью и через членов Комитета по делам Германии (бывших прусских офицеров на русской службе), созданного во время войны в России. О русских предложениях генерал Йорк извещал прусского короля. Но окончательно убедить и склонить на сторону России прусское командование удалось лишь в конце кампании. Генерал Йорк, официально не имевший полномочий на подписание соглашения, позволил русским отрезать его от корпуса маршала Макдональда и тем самым создать условия для заключения перемирия. В результате заключения конвенции прусский корпус становился нейтральным и уже не участвовал в боевых действиях, хотя сохранял полную свободу действий и оружие.
Правда, первоначально прусский король проявлял колебания и нерешительность, не ратифицировал конвенцию и даже приказал отдать Йорка под суд за грубое нарушение дисциплины, опасаясь в первую очередь возмездия со стороны Наполеона. Но значение Таурогена, как показали дальнейшие события, было очень велико. Очень быстро под влиянием успехов русской армии и под общественным давлением (вся Пруссия переживала национальный подъем) прусский король резко изменил свою позицию. Горячий патриот Г. Ф. К. Штейн, попав в Кенигсберг, созвал лантаг Восточной Пруссии, взял в свои руки административный контроль над этой землей и начал формировать ландвер (милицию). Возникала и реальная угроза, что студенты, роптавшие офицеры и Штейн могут все решить за короля. Фактически для правящих кругов Пруссии уже не оставалось выбора, его предопределяло давление снизу. Вскоре, по мере продвижения русских войск на территорию королевства, все страхи и колебания Фридриха Вильгельма III (и его окружения) сошли на нет. В Бреславле и Калише 15 – 16 (27 – 28) февраля 1813 г. М. И. Кутузовым и прусским канцлером К. А. Гарденбергом были подписаны союзные соглашения России с Пруссией [463] . Пруссия вступала в войну против наполеоновской Франции (выставляла на первых порах 80 тыс. человек, а Россия – 150 тыс. человек), а обе стороны взяли на себя обязательства не заключать мира до восстановления ее границ на западе, существовавших до 1806 г. Калишский союзный договор стал первым официальным актом и сердцевиной шестой антинаполеоновской коалиции, а резкий внешнеполитический поворот Пруссии и полный разрыв с Наполеоном подал пример другим государствам, кроме того, бесспорно, он способствовал дальнейшему подъему освободительного движения в Германии. Позднее к союзу присоединились в силу уже имевшихся договоренностей Великобритания и Швеция, а шведские войска высадились в Шведской Померании. О присоединении к союзникам заявили герцоги Мекленбург–Шверинский, Ангальт–Дессауский, курфюрст Гессен–Кассальский, против французов восстали города Гамбург, Любек и Люнебург, волнения происходили в герцогстве Ольденбургском и других районах Северной Германии. Король Саксонский первоначально заявил о нейтралитете. В апреле союзниками была создана Центральная комиссия по управлению освобожденными северогерманскими землями, которую возглавил известный немецкий либерал и патриот Г. Ф. К. Штейн. 29 апреля (11 мая) датские войска пришли на помощь освобожденному Гамбургу, тем самым Дания стремилась заручиться поддержкой союзников. О шаткости и неустойчивости положения Наполеона в тот момент свидетельствовал и факт зондирования почвы об условиях присоединения к коалиции шурина французского императора, неаполитанского короля И. Мюрата, стремившегося любой ценой сохранить свою власть.
463
М. И. Кутузов. Т. V. М., 1956. С. 276—281.
Еще ранее, 18 (30) января 1813 г., русской дипломатии удалось заключить секретную конвенцию о перемирии с австрийским командованием, по которой был принят план отвода австрийских войск с территории герцогства Варшавского в Галицию [464] . Это означало фактический выход Австрии из состоянии войны с Россией и прекращение боевых действий против русских войск. Другое дело, что Венский кабинет не торопился с полным разрывом отношений с Наполеоном (лавировал и пытался погреть на этом руки), но это был первый шаг на этом пути. Австрийская дипломатия явно выжидала и предпочитала проведение уклончивой политики, пытаясь использовать свое важное стратегическое положение – нахождение австрийской империи на фланге театра военных действий. Сначала Венский двор предложил свое посредничество по ведению мирных переговоров между союзниками и Наполеоном. Александр I, мало веря в положительный результат, 27 февраля (11 марта) 1813 г. все же официально дал согласие на посреднические услуги, поскольку не раз высказывал надежду, что вскоре Австрия присоединится к коалиции. Но переговоры с Наполеоном, как несложно было предвидеть, не дали положительных результатов, и австрийская дипломатия (в лице К. Меттерниха) рекомендовала своему правительству ускорить военные приготовления, так как уже стало ясно, что Австрии не удастся избежать вовлечения в войну против Наполеона, в противном случае она могла оказаться на обочине европейской политики. Русский посол в Вене граф Г. О. Штакельберг достаточно прагматично в то время оценивал внешнеполитические шаги Австрии и 29 марта (10 апреля) 1813 г. докладывал своему императору: «Мы до известной степени имеем право беспокоиться и осуждать австрийский способ нейтралитета, ибо Россия могла с полным основанием надеяться на лучшее отношение венского двора. Однако, здраво оценив руководящие последним принципы и выдвинутые Австрией основы умиротворения, совершенно неприемлемые для императора Наполеона, легко прийти к выводу, что нынешний важный шаг австрийского императора почти неминуемо приведет к желательному для нас результату, то есть к войне Австрии с Францией. Это требует логика вещей, сегодняшние и завтрашние интересы венского двора… Иллюзорные надежды на возможность решить дело миром – единственное, чего мы могли опасаться со стороны австрийского императора, – отныне, как мне кажется, недопустимы» [465] .
464
Там же. С. 131—133; Мартенс Ф. Собрание трактатов и конвенций, заключенных Россиею с иностранными державами. Т. 3. С. 70—91.
465
Внешняя политика России ХIХ и начала ХХ века. Серия I. Т. VII. М., 1970. С. 149—150.
Сражение при Кульме. Гравюра В. Ф. Тимма. XIX в.
Русские в Германии
Международная обстановка в 1813 г. постепенно теряла черты неопределенности и стала проясняться. Четко обозначенные политические цели войны со стороны России (сокрушение империи Наполеона, освобождение Германии, установление европейского равновесия) обозначили прочный вектор развития будущих событий и создавали все предпосылки для присоединения к союзникам других заинтересованных государств и общественных сил. Вступление русской армии в Европу способствовало поднятию освободительных тенденций в первую очередь в Германии. Русских восторженно встречали как избавителей во всех прусских городах. Офицер В. С. Норов, описывая переход русских войск по прусским землям, сообщал: «Весь сей путь, от Одера до Эльбы, казался нам триумфальным маршем» [466] . Офицер–артиллерист Г. П. Мешетич вспоминал про свое пребывание в Пруссии: «Народ встречал россиян с радостными лицами, начал считать своими друзьями и избавителями от французских войск» [467] . Другой офицер, князь Н. Б. Голицын, также запечатлел в своих воспоминаниях радостный прием русских: «С каким уважением и даже восторгом, принимали тогда русских офицеров жители этой Германии, которые после долгого угнетения под игом Наполеона видели в нас будущих избавителей и людей, показавших первый пример сопротивления непобедимому» [468] . Известный немецкий историк и современник этих событий Б. Г. Нибур следующим образом описывал вход казаков в Берлин в письме своей знакомой: «Ты не представляешь себе ликование при вступлении русских и оказанную им повсюду встречу. Русские и пруссаки как братья между собой…» А один из немецких журналов писал в те дни: «Ничего подобного уже целый век не было в Берлине! Хрупкие женщины целовали бородатых казаков и лихо прикладывались к фляжкам с простой водкой, которые им подносились в ответ. Разве кто мог в чем–либо отказать людям, которые отвоевали для нас Отечество и готовы были в дальнейшем жертвовать ради нас своей жизнью. Во многих окнах развевались белые платки и повсюду раздавалось тысячекратное “ура”» [469] .
466
Норов В. С. Записки о походах 1812 и 1813 годов, от Тарутинского сражения до Кульмского боя. Ч. 2. СПб., 1834. С. 12.
467
Мешетич Г. П. Исторические записки войны россиян с французами и двадцатью племенами 1812, 1813, 1814 и 1815 годов // 1812 год: Воспоминания воинов русской армии. М., 1991. С. 55.
468
Офицерские записки, или воспоминания о походах 1812, 1813 и 1814 годов князя Н. Б. Голицына // Отечественная война в воспоминаниях современников. М., 2008. С. 160.
469
Поход русской армии против Наполеона в 1813 году и освобождение Германии. Сб. документов. М., 1964. С. 91—93.
20 февраля (4 марта) 1813 г. передовой отряд русской армии под командованием генерала А. И. Чернышева занял Берлин, а затем прусский король подписал воззвания «К Моему народу» и «К Моим войскам» и призвал к войне против Франции («Befreiungskieg» – «войну за освобождение»). Проведенные после 1807 г. военные реформы (Krьmper Sistem, когда в армии мирного времени служили лишь 6 месяцев) и создание корпуса резервистов дали возможность Пруссии быстро выставить боеспособную армию. Кроме того, создавался ландвер – прусское ополчение численностью около 100 тыс. человек. «В Пруссии, – написал в своем дневнике А. И. Михайловский–Данилевский, – все принимало военный вид, вооружение было поголовное» [470] . Все это происходило в условиях невиданного национального подъем во многих частях Германии. Очень быстро, помимо уже созданного в 1812 г. Русско–немецкого легиона, началось формирование из добровольцев Ганзейского легиона (около 3 тыс. человек), германо–английского легиона (почти 4 тыс. человек), гражданской гвардии Гамбурга, отряда вольных партизан («дружина мести») полковника А. Люцова (2,5 тыс. человек) и других подразделений. Все эти части позднее вошли в корпус генерал–лейтенанта Л. Г. Т. Вальмодена–Гимборна, достаточно пестрого по своему составу образования. Но сами эти во многом стихийные явления стали верным знаком быстро нараставшей воли к сопротивлению и готовности немцев сбросить с себя чужеземное господство.
470
Михайловский–Данилевский А. И. Журнал 1813 года // 1812 год…: Военные дневники. С. 327.
Вслед за Берлином в марте русские войска очень быстро очистили всю территорию к востоку от Эльбы, а затем заняли Гамбург, Бреслау, Любек, Лауэнбург, Дрезден. Но назначенный общим главнокомандующим союзных войск Кутузов старался осторожно продвигаться вперед, предпочитал действовать отрядами легких войск и активно проводить партизанскую войну, оставляя основные силы в резерве. В первую очередь он стремился использовать преимущества в коннице. «Летучие» партизанские отряды под командованием генералов А. И. Чернышева, А. Х. Бенкендорфа, В. К. Ф. Дернберга, С. Н. Ланского, полковников Ф. К. Тетенборна, Д. В. Давыдова, В. Г. Мадатова, В. А. Пренделя, К. Х. Бенкендорфа, ротмистра М. Ф. Орлова, капитана Ф. К. Гейсмара действовали очень удачно и буквально хозяйничали в тылу и на коммуникациях противника. Правда, весной 1813 г. Кутузов не торопился с переходом Главной армии через Эльбу, предпочитая держать основные силы в районе Калиша. Он хотел произвести сосредоточение сил перед переходом в наступление и не раз осаживал генералов, нетерпеливо рвавшихся в бой. Так, главнокомандующий 25 марта (6 апреля) внушал в очередной раз генералу П. Х. Витгенштейну на его предложение переправиться и активно действовать на левом берегу Эльбы: «Повторить должен то, что ваше сиятельство из прежних моих отношений видеть изволили, а именно: что быстрое движение наше вперед для главного предмета будущей кампании никакой пользы принесть не может. Сие предположение мое исчислено на приближающихся силах неприятельских и на тех, которые к нам прибыть имеют» [471] . В частном письме к своему родственнику адмиралу Л. И. Голенищеву–Кутузову старый генерал–фельдмаршал довольно прагматично объяснял свои действия политическими и стратегическими моментами: «Отдаление наше от границ наших, а с тем вместе и от способов может показаться нерасчетливым, особливо если исчислить расстояние от Немана к Эльбе и расстояние от Эльбы к Рейну. Большие силы неприятельские могут нас встретить прежде, нежели мы усилимся прибывающими из России резервами, вот что тебе и всем, может быть, представляется. Но ежели войти в обстоятельства и действия наши подробнее, то увидишь, что мы действуем за Эльбою легкими отрядами, из которых (по качеству наших легких войск) ни один не пропадет. Берлин занять было надобно, а занявши Берлин, как оставить Саксонию и по изобилию ее и потому, чтобы отнять у неприятеля сообщение с Польшею. Мекленбург и ганзейские города прибавляют нам способов. Я согласен, что отдаление от границ отдаляют нас от подкреплений наших, но ежели бы мы остались за Вислою, тогда бы должны были вести войну, какую вели в [1]807 г. С Пруссиею бы союзу не было, вся немецкая земля служила бы неприятелю людьми и всеми способами, в том числе и Австрия» [472] . Кутузов, видимо, старался не увлекаться (слишком был опытен) и пытался контролировать процесс продвижения войск вперед. Как военачальник, он вполне реально оценивал возможности противника и опасался возможного контрудара, и однажды сказал с раздражением: «Самое легкое дело – идти теперь за Эльбу, но как воротимся? С рылом в крови!» [473] Его предвидение в некоторой степени оказалось пророческим. Не лишне будет напомнить, что переход через Эльбу диктовался еще и важными политическими соображениями, надеждами союзников, что наступление и первые успехи поднимут всю Германию, заставят вступить в войну против Наполеона Австрию. В целом за наступление высказывался и прусский генералитет, горевший мотивами отмщения за позор 1806 г. В данном случае стоит отметить, что Кутузов, так же как и в «годину бед, годину славы», имел отличное от большинства генералов мнение, но проводить свои решения в жизнь ему стало значительно труднее, чем в 1812 г.
471
М. И. Кутузов. Т. V. С. 475—476.
472
Поход русской армии против Наполеона в 1813 году и освобождение Германии. Сб. документов. С. 142.
473
Цит. по: Орлов Н. А. Война за освобождение Германии в 1813 г. // История русской армии и флота. Т. IV. М., 1911. С. 72.
Г. Л. фон Блюхер. Гравюра XIX в.
Заграничные походы. Генералитет под главенством «кротчайшего монарха»
Приезд императора в армию (вместе с ним в Вильно прибыли великий князь Константин, генералы А. А. Аракчеев, П. М. Волконский) повлек за собой очередную корректировку в расстановке сил среди верхушки армейского управления. Новые назначения происходили не без личных столкновений и подковерной борьбы, чему способствовало и прибытие в армию императорского окружения. «Главная квартира, где присутствует особенно царь, – писал С. Г. Волконский, – есть тот же столичный быт дворцовых интриг». «Связи и интриги делают все, заслуги – очень мало», – вторил ему Н. Н. Раевский. Александр I вынужден был считаться с Кутузовым, но недовольный, во многом справедливо, его деятельностью, твердо решил взять под строгий контроль происходившие процессы. Тем самым главнокомандующий продолжал выполнять почетную функцию победителя Наполеона (что было очень важно для привлечения будущих союзников по европейской коалиции), но его роль оказалась уже сильно ограниченной. В конце кампании 1812 г. стали отодвигать от дел дежурного генерала П. П. Коновницына. «По тем же разсчетам, по коим пал Бениксон, начал упадать и Коновницын; ибо слишком прославляемая в Петербурге слава его начала рябить в глазах Кутузова», – писал впоследствии С. И. Маевский. По его мнению, которое разделяли многие современники, К. Ф. Толь «после отступления неприятеля из Москвы начал играть большое лицо, независимо от Коновницына». Кутузов хотел видеть на должности дежурного генерала К. И. Оппермана, чему противился не хотевший терять своего влияния Толь. Но император распорядился по–своему. Пост начальника штаба занял доверенный генерал–адъютант императора князь П. М. Волконский. «Как мне показалось, – вспоминал Маевский, – фельмаршал этим выбором крайне был недоволен, потому что живой свидетель царя мог ему передавать живую картину фельдмаршала; при том, с нами он работал, когда хотел, а с Волконским работал хотя и по неволе, но без отказа» [474] . С этого момента все оперативные вопросы стали решаться уже через Волконского.
474
Волконский С. Г. Записки. Иркутск, 1991. С. 276; Мой век, или История генерала Маевского // Русская старина. 1873. № 8. С. 161, 165; № 9. С. 253—254; 1812—1814: Секретная переписка генерала П. И. Багратиона. С. 238.
Все внутренние вопросы военного управления (хозяйственные, подготовка резервов, назначения, награды, переписка императора и многие другие вопросы) уже с начала войны Александр I сразу же замкнул на Аракчеева. «Июня 17-го дня, 1812 года в городе Свенцянах, – писал об этом событии сам знаменитый временщик, – призвал меня Государь к себе и просил, чтобы я опять вступил в управление военных дел, и с оного числа вся Французская война шла через мои руки, все тайные донесения и собственноручные повеления Государя Императора». Многие военачальники начали его именовать дежурным генералом, за что получали замечания от царского фаворита [475] . Роль Аракчеева в военном управлении на рассматриваемый период времени остается до сих пор до конца не исследованной в нашей историографии. Для публики он оставался в тени, но некоторое представление о значимости его фигуры в 1812 г. дает переписка между ним и Александром I [476] . Не случайно также, что большое количество документов той эпохи отложилось в личном фонде Аракчеева, хранящемся в Военно–историческом архиве (РГВИА, фонд 154). Во всяком случае, осведомленные современники отмечали его резко возросшую роль в коридорах власти. Прибывший в ноябре 1812 г. из армии в столицу А. А. Закревский в письме к А. Я. Булгакову отмечал: «Аракчеев в Петербурге сила всемогучая». Эту «силу» очень скоро почувствовал на себе и Кутузов. Он желал назначить на пост начальника артиллерии объединенных армий генерала Д. П. Резвого, но Аракчеев настоял, сославшись «на волю Государя», чтобы в этой должности был утвержден А. П. Ермолов. Сменивший Чичагова на посту 3-й Западной армии и призванный в Главную квартиру Барклай вынужден был несколько дней дожидаться приема у всесильного любимца императора, а когда, наконец, 10 февраля 1813 г. был удостоен аудиенции, то подвергся изощренному унижению [477] . Собственно, полный контроль над армией через близких лиц позволил императору единолично принять стратегически важное решение о переносе боевых действий за пределы России. Повторим то, о чем уже писали: еще во время кампании 1812 г. Александр I был уверен, что «если хотеть мира прочного и надежного, то надо подписать его в Париже» [478] . Престарелый генерал–фельдмаршал, даже имея собственное видение ситуации, в силу осмотрительности своего характера и будучи слишком опытным и искушенным царедворцем, по сути, и не имел иного выбора: он не противился царской воле и вынужден был подчиниться принятой стратегии, в лучшем случае мог в тактических вопросах сдерживать увлекающихся генералов.
475
Автобиографические заметки графа Аракчеева // Русский архив. 1866. Кн. 6. Ст. 925—926: Столетие Военного министерства. Т. II. Кн. 2. СПб., 1904. С. 78, 88—89.
476
Николай Михайлович, великий князь. Император Александр I: Опыт исторического исследования. Т. 2. СПб., 1912. С. 574—604, 664—665.
477
ОР РГБ. Ф. 41. Картон 86. Д. 8. Л. 6; Дубровин Н. Письма главных деятелей в царствование Александра I. С. 78—79; Мой век, или История генерала Маевского // Русская старина. 1873. №8. С.164—165; Тартаковский А. Г. Неразгаданный Барклай: Легенды и быль 1812 года. С.263.
478
Тайны царского двора (из записок фрейлин). С. 122—123.
Военные действия в Центральной Европе в 1813 г. и Лейпцигская операция
Отметим другой важный фактор. В 1813 – 1814 гг. произошел карьерный взлет молодежи. За заслуги на поле брани 1812 г. генеральские чины получили немногие. Основной поток наград и чинопроизводства за отличие пришелся на два последующих года. Генеральская среда пополнялась как ветеранами армии, так и молодежью. Эта новая генерация во многом определяла настроение армейского офицерского корпуса, а ее появление вносило коррективы в расстановку сил. Молодежь активно подпирала стариков, возникали новые нюансы во взаимоотношениях генералов. Многие следили уже не столько за ростом сверстников (имевших равные с ними чины), сколько опасались, что их обгонят скороспелые карьеристы.