Наркомпуть Ф. Дзержинский
Шрифт:
— Это вовсе ничего не значит, Ядвися! Нетрудно догадаться, что твой ректор старался не ради тебя, а просто хотел сделать «приятное» наркому. А ты знаешь, что я этого не выношу, — огорченно сказал Дзержинский.
Дверь кабинета открылась и секретарь сообщил, что приглашенные на совещание собрались.
— Попрошу вас вот о чем, — сказал ему нарком. — Позвоните начальнику Московско-Казанской дороги, чтобы он не принимал мою сестру на должность инспектора службы пути, как неподходящую по квалификации. Кроме того, передайте мое мнение, что ректора института, в котором служит Ядвига Эдмундовна, следовало бы освободить от совместительства в управлении дороги. Зачем нам такой «деятель», который устраивает на службу работников не по деловым соображениям,
— Феликс! — взмолилась ошеломленная таким неожиданным поворотом разговора Ядвига Эдмундовна. — Ну, хорошо, хорошо, пусть я останусь на прежней работе в институте, но зачем же снимать с поста в управлении дороги человека, который хотел мне сделать добро? Очень прошу тебя…
— Я снова повторяю, — терпеливо ответил Дзержинский, — что не тебе он добро сделать хотел, а мне угодить, не считаясь с интересами дела. Я этого не могу терпеть. Очень прошу извинить, но меня ждут люди.
На совещании шла речь о тяжелом финансовом положении транспорта. Дефицит был огромным.
— Каждая пудо-верста и каждая пассажиро-верста ложатся нам в убыток, — жаловался начальник финансового управления.
Выслушав мнение собравшихся, нарком сказал: — Я тоже считаю, что наши тарифы крайне занижены и, если их не поднять, мы не сможем сохранить транспорт. Необходимо подготовить докладную записку в Совнарком. Я смотрю на будущее оптимистически. Знаете, почему? Потому что убедился — основная масса железнодорожного пролетариата проникнута коммунистическим духом и сознательно относится к своему труду. Это — не громкие слова, а неопровержимый факт. Иначе, чем объяснить, что советский железнодорожный транспорт в исключительно тяжелых условиях несомненно шагает вперед? Это признают даже за границей…
— Например, представители АРА, [28] —напомнил Борисов. — Они специально приходили к Феликсу Эдмундовичу, чтобы выразить свое удовлетворение в связи с быстрым продвижением продовольственных грузов. Это ведь не так-то просто было в наших тяжелых условиях перебросить весной за две недели в голодающие губернии три с половиной тысячи вагонов с грузом.
— Да, иностранцы признают это, а вот наши отечественные скептики призывают свертывать транспорт, поскольку он дефицитен, — с горечью заметил нарком. — Революционный энтузиазм масс — вот что нас спасает. Но, конечно, нельзя без конца держаться на одном только энтузиазме. В ЦК партии поддерживают наше требование о повышении зарплаты транспортникам. Но в то же время мы не можем не считаться с тяжелым финансовым положением государства. Наш долг — беречь каждую копейку, а наши управления, в том числе финансовые, ни черта не знают, что делается на местах, хотя исписывают горы бумаги.
28
АРА — сокращенное название американской благотворительной организации «Американская администрация помощи».
Нарком обратился к Халатову:
— Артем Багратович! Как идет сокращение штатов?
— К новому году сократим, как было намечено. По сравнению с началом прошлого года штаты уменьшатся вдвое.
Дзержинский слушал цифровые выкладки, которые приводил Халатов, смотрел на его усталое землистое лицо с темными мешками под глазами и думал: «Хороший экономист, безотказный работник, изо всех сил тащит большой воз».
Вспомнилось посещение его матери, после которого пришлось устроить медицинский осмотр всех членов коллегии, чтобы Халатов не догадался. К счастью, туберкулеза у него не нашли. Только предписали ограничить рабочий день шестью часами и принять курс подкожных инъекций. Но главврач амбулатории звонил секретарю наркома, что Халатов не ходит на лечебные процедуры. Оторвав от лежавшего перед ним листа бумаги узкую полоску, нарком на одной стороне написал:
«Тов.
«Когда же Вы будете лечиться?
Получив записку, Халатов благодарно кивнул головой, давая понять, что отныне будет следовать предписаниям врачей.
Нарком посмотрел на часы и сказал:
— Уже половина двенадцатого. В двенадцать я должен быть на заседании СТО.
Дзержинский прочитал письмо, которое ему передал Емельян Ярославский, вернувшийся на днях из-за границы.
Письмо было от Гришина, направленного в прошлом году в Швецию приемщиком новых паровозов. Когда он там наладил дело, его перебросили в Эстонию, с которой был заключен договор на капитальный ремонт вышедших из строя локомотивов.
Гришин, бывший рабочий-котельщик, писал, что, по его мнению, совершенно нецелесообразно ремонтировать паровозы в буржуазной Эстонии и платить за это золотом. Своего металла у них нет и выписывают они его из Германии. Ремонт ведут по-старинке, кустарным способом в своих захудалых мастерских. — Какой же в этом смысл? — спрашивал Гришин. — Ведь мы можем сами выписать материалы из Германии и ремонтировать на русских заводах, лучше оборудованных. И золото сбережем, и сократим количество своих мастеровых на бирже труда… К тому же качество ремонта неважное, приходится браковать котлы, — заканчивал Гришин свое письмо.
«Он безусловно прав», — подумал Дзержинский и позвонил секретарю:
— Покажите письмо начальнику отдела тяги и передайте мое мнение, что желательно расторгнуть договор на ремонт паровозов. Плохое качество ремонта — достаточный повод… Кстати, вы давно мне не сообщали, аккуратно ли выдается семье Гришина его заработная плата и паек? Ведь дети живут без отца и я обещал проследить…
— У него дома все в порядке. Каждый месяц я направляю туда посыльного с пайком и деньгами… Феликс Эдмундович! Представитель Гомельских мастерских пришел. Члены коллегии тоже собрались.
— Приглашайте!
Когда вошедшие уселись, нарком предоставил слово делегату мастерских.
Пожилой коренастый железнодорожник, одетый в старенькую, но опрятную форму, встал с места, пригладил седые, опущенные вниз усы и начал свою речь:
— Значится, как сказал товарищ нарком, я являюся делегатом от рабочих Гомельских главных мастерских, которым скоро исполнится пятьдесят лет. Еще отец мой строил эти мастерские, а затем до конца жизни там работал, я — почти 40 лет, сыны мои тоже там слесарями. Рабочие выбрали меня, чтобы поздравить вас, товарищ Дзержинский, и всех ваших помощников с недавним нашим великим пролетарским праздником — пятилетием Октябрьской революции…
Члены коллегии зааплодировали.
Старый железнодорожник, не спеша, вынул из деревянной шкатулки письменный прибор, отливавший серебром. Он торжественно поставил его на стол и продолжал:
— …чтобы поздравить и передать вам, товарищ нарком, на добрую память этот наш самодельный подарок. Прибор этот серебряный, но серебро это не какое-нибудь нэпманское, а пролетарское, честное, товарищ Дзержинский, не сомневайтесь! Собрали мы его среди рабочих — у кого царский рубль завалялся, у кого полтинник, у кого георгиевский крест за храбрость, у кого серебряная ложка, а один товарищ даже старинный подсвечник принес… Очень довольны мы, товарищ Дзержинский, что ты, председатель ВЧК и ГПУ — гроза нашей и мировой буржуазии — стал наркомом путей сообщения. Видим мы, что наш транспорт уже понемножку выправляется, поезда лучше пошли, мастерские план ремонта выполняют, прогулов меньше. Конечно, много чего у нас не хватает. Рабочие просили передать, что не хватает инструмента, металла, запчастей, вообще материалов. Конечно, и живем мы бедновато, жалованье у нас сами знаете, какое, паек тоже не того… Но все-таки не так голодуем, как в прошлом году. И уголь нам осенью бесплатно выдали на отопление. За это спасибо!